Анатолий Степанов - Скорпионы

— Чего ты вскинулся вдруг, Алик?

— Я не вскинулся. Я две картинки вдруг увидел — так отчетливо, что сердце заболело. На колеблющихся ножках, шагает, падая прямо к маме в руки, веселый беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу, с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. А младенец, пускавший пузыри, и уголовник, коченеющий на морозе, — один и тот же человек.

— Все мы были ребенками, и вот что из ребенков получается.

— Ты мне леоновское «Нашествие» не цитируй! Скажи: как можно — отнять у человека жизнь?!

— Вчера, Алик, во время задержания, я тоже убил человека, — без эмоций признался Александр. — Потому что нельзя было не убить.

…День был ярок. Молодое весеннее солнце придавило глаза. Александр, чисто вымытый, сухо вытертый, сощурившись, глянул на небо, перевел взгляд на пивную, примостившуюся у входа в баню. У пивной стоял Виллен Приоров и с чувством допивал вторую кружку.

— Здорово, пивосос! — обрадовался Александр. — Прогуливаешь?

— Привет, — сказал Виллен. — Обеденный перерыв.

— Что же здесь? Твою пивную закрыли?

— Там начальство шастает иногда. Смущать не хочу. Виллен работал младшим научным сотрудником в одном из исследовательских медицинских институтов.

— Поймал убийцу-то из Тимирязевского леса? — спросил Виллен.

— Поймаю! — мрачно буркнул Александр. Надоели до тошноты однообразные дурацкие вопросы.

— Ты их не лови, Саня, ты их стреляй. И тебе хлопот меньше, и людям полезнее. А то ты их посадишь — глянь, кто-нибудь преставится, опять амнистия. И опять ты в мыле, днем и ночью. Головой работаешь, за ноги-руки их хватаешь, в узилище тащишь… Перпетуум-мобиле какой-то, Санек. А ты зри в корень.

— И что в корне?

— Суть. А суть в том, что многие и очень многие не должны жить на этой грешной и без них, этой терпеливой земле.

— А ты должен жить на этой грешной земле?

— Разумеется, — со смешком ответил Виллен.

Александр глянул на часы.

— Ну, мне пора, — он пожал Виллену руку.

— Так ты пристрели убийцу, доставь мне такую радость! — крикнул ему вслед Виллен.

День выдался — что по нынешним временам редкость — почти без происшествий, и Смирнов добил, наконец, злополучное дело. Закрыв последнюю страницу, он стукнул кулаком в стену. Подразделение в составе Сергея Ларионова и Романа Казаряна явилось незамедлительно.

— Ознакомился, — с гордостью сообщил Смирнов. — Теперь вместе помозгуем.

— Мозговать рано. Данных маловато, — возразил Казарян. — Мы для начала покопали сверху. Сережа — по основным фигурантам, я — по малолеткам и свидетелям. С кого начнешь?

— Сережа, давай-ка ты, — решил Смирнов.

— Я прошелся по семерым. Пятеро законников: Георгий Черняев, он же Жорка Столб, Роман Петровский, он же Ромка Цыган, Алексей Пятко, он же Куркуль…

— Да знаем мы их всех! — не выдержал Роман. Не ценил он дотошность и систему, любил налет на обстоятельства и озарение.

— Не перебивай, — спокойно, как привык это делать, осадил его Ларионов. — Продолжаю, Леонид Жданов, он же Ленька Жбан, и Самсонов, он же Колхозник. Я специально их перечислил по порядку иерархической лестницы. В этой банде никто из них за время пребывания в уголовном мире по мокрому делу не проходил. Правда, Цыган привлекался к ответственности за драку с телесными повреждениями. Все москвичи, за исключением Столба, проживающего в Костине Московской области.

— Потомок, следовательно, колонистов знаменитой болшевской колонии, — не выдержав, прокомментировал Казарян.

— Именно, — подтвердил Ларионов. — Освобождены по амнистии с условием минус шестнадцать, а для Москвы минус сто. Естественно, что в Москве, если они действительно в Москве…

— В Москве, в Москве! Я Цыгана собственными глазами видел! — вставил Казарян.

— …В Москве вынуждены находиться на нелегальном положении, по хазам, — невозмутимо продолжал Ларионов. — Теперь — о каждом. Номинальный главарь…

— Почему номинальный? — спросил Смирнов.

— Соображения по этому поводу я уже излагал. Номинальный главарь — Георгий Черняев. Очень силен физически, в юности занимался классической борьбой, и не без успеха. Сообразителен, опытен, довольно ловок. Начинал как краснушник на Ярославской железной дороге, за что судим в 1948 году. Выйдя на свободу в пятидесятом, сменил профессию, стал гастролировать. Трижды привлекался за кражи в гостиницах, трижды отпущен за недоказанностью. В связи с этим стал почти легендой уголовного мира. Склад — первый грабеж в его воровской биографии.