Елена Михалкова - Улыбка пересмешника

— Нет здесь никого. Слышь, ты, нервная, снимай шубу.

Он ведь и не особенно разозлился на нее за этот истошный вопль. Но когда она остервенело вцепилась ему в лицо и снова завизжала как драная кошка, Кирилла окатила волна страшного, непереносимого бешенства, и он, выхватив нож, ударил ее с силой туда, где уже расстегнутая наполовину шуба расходилась, открывая что-то белое, кружевное, вызывавшее в памяти редкие слова вроде «батист» или «гипюр». Визг словно надломился, и она, не издав даже стона, свалилась им под ноги. Кирилл стоял и тупо смотрел, как по этому белому, кружевному стремительно расползается, словно красные чернила по промокашке, ее кровь. Он перевел взгляд на лицо девчонки — оно на глазах бледнело. Она упала в сугроб, и задранный вверх подбородок торчал из снега так, что сразу становилось ясно: то, что случилось, необратимо.

— Твою мать… — потрясенно охнул сзади Сенька. — Кирюх, да ты ее кончил.

Они даже не стали оттаскивать тело в сторону — разделали ее прямо там, выгребли все, что было при ней. Кирилл никогда не видел, чтобы баба таскала на себе столько драгоценностей. Целую тонну, не меньше! Перед тем как уйти, Кручинин бросил взгляд на застывшее мертвое лицо, и мысль его заработала.

— Если нас возьмут, скажешь, что это ты ее, — сквозь зубы бросил он Головлеву, когда они быстрыми шагами, но не переходя на бег, уходили дворами и переулками.

— Чего это? — вскинулся тот.

— Скажешь, что был один, — продолжал Кирилл, в котором внутренний метроном начал отсчитывать время до того момента, когда Сеньку схватят, и времени этого оставалось очень немного. — Если двое, то сам знаешь — дадут по полной. А так отсидишь лет пять, тебе еще срок скостят за примерное поведение.

— Да ты чё, спятил?…

— Тихо. Слушай.

Пока Кирилл говорил, Сенька не перебивал его.

— Деньги останутся у меня, — сказал Кручинин, — я вложу их в дело. Ты сам знаешь, что у меня они будут работать, а у тебя как вода через пальцы утекают. Ты в этом ничего не понимаешь, оно и не требуется — у тебя я есть. Выйдешь через пять лет, твоя доля будет тебя ждать, станешь обеспеченным человеком. Или не веришь, что я за пять лет подняться смогу?

Сенька искоса взглянул на напарника, но вместо ответа спросил другое:

— А с чего ты решил, что нас обязательно возьмут?

— Не нас, — поправил Кирилл. — Тебя. Возьмут, точно тебе говорю. Девка-то непростая, и зря мы к ней сунулись.

— Зря ты ее ножом пырнул, вот что!

Кирилл остановился, развернул за плечи щуплого Головлева лицом к себе и наклонился к нему.

— Нет, Семен, — доверительно сказал он. — Это не я ее пырнул. Это ты ее пырнул.

Когда разбирали цацки, Кручинину бросилась в глаза брошь, сдернутая Сенькой с блузки девчонки, — на застежке остался клочок вырванной ткани. Летящая птица, то ли аист, то ли цапля: сама золотая, а глазик — маленький, зеленый, вроде кошачьего. Головлеву тоже вещица приглянулась: он все поглаживал ее пальцем, словно расстаться не мог. Кирилл даже посмеялся над ним в конце концов, хотя тогда уже не до смеха было: увидели в новостях, кого убили, и внутренний метроном защелкал быстрее, оставляя времени совсем немного.

Продажей драгоценностей занимался Сенька, не посвящая приятеля в свои дела, и Кручинин торопил его, опасаясь, что возьмут их раньше, чем они успеют получить деньги. Из-за этого, может быть, Головлев в итоге и погорел: сбытчик сдал его с потрохами, а все потому, что человек оказался непроверенный, не из тех, с кем привык работать Семен. Зато деньги они получили — такую сумму, какой раньше Кирилл в руках не держал. И когда Сеньку действительно взяли, обещание свое Кручинин выполнил: раскрутил дело. На первоначальный капитал ему только-только хватило, но затем все пошло удачно, и Кручинин, как он сам о себе говорил, поднялся. Правда, Сеньку закрыли не на пять лет, как тот рассчитывал, а на шесть с лишним, но это уже была не Кирилла забота.

То, что Банкир, с которым он обедает раз в месяц, — отец их жертвы, вскоре после смерти дочери переехавший из своего города в Москву, Кручинин узнал случайно: увидел у него на рабочем столе фотографию девчонки в белой кружевной блузке и оцепенел, в одно мгновение вспомнив все: и блузку, и ее визг, и выпяченный в небо подбородок. Фамилию убитой он запомнил еще тогда, когда о них стали писать газеты, но ему и в голову не пришло сопоставить ее с фамилией своего нового приятеля. Сперва Кручинину было не по себе. Но после, осторожно разведав подробности личной жизни Банкира и окончательно убедившись, что это и в самом деле он, Кирилл даже стал находить удовольствие в том, чтобы иногда, под настроение, позволять себе всякие забавные мысли в компании Банкира. Поглядывал на него за бокалом красного вина, а сам вспоминал кровь, растекающуюся по кружеву, и изнутри поднималось что-то такое сладостное и щекочущее нервы, как будто прижимаешь острую бритву к коже и никак не обрежешься.