Ирвин Уоллес - Семь минут

— Если вы так хотите этого, вы когда-нибудь встретите настоящую любовь, — серьезно заверил девушку Майк Барретт.

— Поживем — увидим… — Она смущенно пожала плечами. — Знаете, который сейчас час? Если хотите в понедельник быть в хорошей форме, вам следовало бы лежать в постели еще час назад, принимая во внимание то, что с вами произошло. Надеюсь, что вы проявите благоразумие и завтра хорошо отдохнете.

— Боюсь, ни завтра, ни в какой-либо другой день до окончания процесса мне не удастся отдохнуть. Мы нашли итальянского художника, да Векки. Он утверждает, что знал Джадвея и написал его портрет. Завтра да Векки вылетает из Флоренции. К тому же необходимо поговорить с полудюжиной других свидетелей.

— Все же постарайтесь отдохнуть.

Барретт встал.

— А вы хорошенько все обдумайте, прежде чем серьезно разговаривать с Фрэнком Гриффитом, — посоветовал он.

— Я начну этот разговор, только если буду твердо уверена, что смогу убедить его. Может, попробовать сначала уговорить доктора Тримбла? Господи, какая же я трусиха! Но что-то все равно необходимо сделать.

Барретт захватил со стола мелочь, догнал Мэгги возле бара и взял ее за руку. В этот миг девушка узнала кого-то из сидевших у стойки.

Молодой человек в дорогом шелковом костюме, с курчавыми неухоженными волосами, нуждающимися в стрижке, энергично помахал Мэгги рукой и крикнул:

— Привет, мисс Рассел!

Она робко подняла затянутую в перчатку руку и без особой радости ответила:

— Привет.

Потом быстро повернулась и вышла из ресторана. Барретту пришлось еще раз догонять ее.

На тротуаре перед «Ла Скала» он внимательно посмотрел на Мэгги Рассел. Она закусила нижнюю губу, ее лицо побелело.

— Кто это был?

— Ирвин Блэйр. Он из конюшни Лютера Йеркса, отвечает за прессу и делает рекламу Дункану. — Мэгги Рассел тускло улыбнулась. — Где бы ни был Йеркс, можете не сомневаться, что Ирвин Блэйр всегда рядом с ним.

— Мне очень жаль, Мэгги. Не нужно было приводить вас сюда. — Барретт нахмурился. — У вас будут неприятности?

— Не знаю. Мне все равно. — На этот раз она улыбнулась по-настоящему и взяла его под руку. — Что бы ни случилось, сегодняшний вечер стоит того.

Было поздно, и Элмо Дункан подумал, что вечер пятницы можно было бы провести и получше.

Но еще хуже то, что завтра предстоит куда более напряженный день, да и в воскресенье отдохнуть не удастся. Придется вкалывать от зари до зари. Дункан будет совещаться со своими помощниками во Дворце правосудия, встретится с сыщиками, побеседует с Леру и свидетелями обвинения. В понедельник утром рулетка закрутится, и ставкой в игре будет его судьба.

И хотя Дункан страшно устал, он знал, что в понедельник утром, когда судья ударом молотка возвестит о начале процесса, будет энергичным и свежим. Так бывало всегда. Раз за разом он входил в зал суда усталым и телом, и душой, но, как только начинался процесс, открывался какой-то скрытый источник энергии, и Дункан получал заряд силы и бодрости. Часть энергии он, как ему казалось, черпал от зрителей. Публика, пресса, безликие люди за стенами зала суда всегда подстегивали Дункана, и у него еще никогда не было такой большой аудитории, какая наверняка будет в понедельник утром.

Ему нравилось видеть противника воочию, и он старался вызвать в себе ненависть к нему. Дункан пытался представить себе, что противник — убийца, который стремится уничтожить его, поэтому надо расправиться с ним, чтобы самому остаться в живых. Недавно он обрел такого противника в лице Майка Барретта. Дункан черпал энергию и в своей преданности самому делу правосудия. Он верил в справедливость обвинения, считал, что борется за святое дело и что, стоит ему потерпеть поражение, и огромная масса верящих в него людей будет сметена варварами. В прошлом он нечасто верил в правоту своего дела так, как сейчас. Элмо Дункан знал, что дьявольский натиск похоти и непристойности должен быть остановлен (он казался себе стражем ворот Рима, к которому приближалась нумидийская конница карфагенян), если он хочет сохранить цивилизацию как символ законности, порядка и нравственности.

И все же самым сильным стимулятором была уверенность, что он подготовлен и вооружен лучше врага. Никогда в жизни он не был так уверен в этом, как сейчас. Еще до начала генерального сражения он одержал победу в ряде важных стычек, и если враг пока не разгромлен, его ряды, во всяком случае, изрядно поредели. Армия обвинения стала еще сильнее. В неприятельском войске нашлись перебежчики. Что заставило их пойти на предательство? Этого он не знал и не хотел знать. Конечно, можно было строить предположения, но зачем искать подтверждения своим догадкам? Лютер Йеркс творил чудеса. На войне и в любви все средства хороши, а сейчас Дункан вел жестокую войну на выживание. Он считал, что у защиты нет ни одного значительного свидетеля, а у него их было целых два: Кристиан Леру и Джерри Гриффит. Два таких свидетеля — даже слишком много для одного процесса.