Валентина Мельникова: Бесы Черного Городища

- Няня! - Лицо молодого человека преобразилось. Глаза его сияли, а рот растянула улыбка. - Няня! - повторил он и раскрыл ей свои объятия.

Старушка прижалась к его груди, обхватила руками за плечи и запричитала сквозь слезы:

- Сашенька! Радость ты наша! Удалось-таки свидеться!

А матушка-то, Анна Николаевна, царствие ей небесное, не дожила, не дотерпела! - Она уткнулась лицом в грудь воспитанника, и плечи ее затряслись от горького плача.

- Ну, нянюшка, ну, милая! Уймись! Слезами горю не поможешь! - Он гладил ее по спине, но старушка от его ласковых слов и уговоров плакала еще сильнее.

Александр, продолжая обнимать свою старую няньку, перевел взгляд на парня, который в двух шагах от него переминался с ноги на ногу, от холодной росы они покраснели, точно гусиные лапы.

- Федотка, я тебя не узнал. - Гость усмехнулся. - Ишь вымахал, выше меня на голову небось?

- Да я, что я? - смутился тот. - В городе оно знамо как... Не разъешься! А у нас сметана да сало. И молока - хоть купайся в ем!

- Где отец? - спросил Александр.

- А где ж ему быть, извергу? - Нянька отстранилась от любимца. Глаза ее, не просохшие от слез, гневно сверкнули. - В покоях своих, сатана! Тьфу на него! - Она сердито сплюнула и перекрестилась. - Таперича ему белый свет в копейку, а то бы с самого утра криков было да ругани!

- Он что, еще не встал? - удивился Александр. - Занемог, что ли, с похмелья?

- Какое похмелье? - замахала руками нянька. - Удар его хватил. Вот уж три недели лежит в постели как колода.

Под себя ходит. Язык совсем отнялся. Мычит только, как тот телок по весне.

- Удар? - удивился Александр. - Он же никогда не болел?

- А ты попей столько, - покачала головой нянька, - он, почитай, не просыхал, как маменьку похоронили!

- А эта.., где? - сквозь зубы процедил молодой человек, и глаза его полыхнули ненавистью.

- Злыдня, что ли? Мамзелька? - справилась нянька. - Так сбегла. В ту же ночь и сбегла, как Родиону Георгиевича удар хватил.

- Сбежала, значит? - Лицо Александра перекосилось. - Она знала, что я еду?

- Нет, ей-богу! - старуха перекрестилась. - Как велел, батюшка, никому не сказывали! Ни барину, ни мамзельке... Только... - Она виновато посмотрела на своего воспитанника. - Только злыдня эта все золото и каменья маменькины прихватила, да двадцать тысяч рублей, да процентные бумаги, что в несгораемом шкафу хранились. Мамзелька его ключом открыла, что Родиона Георгиевич на гайтане таскали.

- А "Эль-Гаруда"? Что с ней?

В ответ нянька только развела руками и понурилась.

Лицо Александра побелело от ярости, глаза сузились, и он грязно выругался. Нянька и Федот быстро переглянулись.

Молодой человек заметил их взгляд и криво усмехнулся.

- Жаль, что эта дрянь исчезла! Верно, догадалась, что придется отвечать за свои проказы! - И, направив взгляд поверх их голов в сторону дома, спросил:

- Где сестра?

- Полюшка? Ласточка? - расплылась в улыбке нянька. - Да где ж ей быть? В детской! С ней Федоткина сестра водится. Помнишь Настену? Такая красавица выросла! От женихов отбоя нет.

- Она меня, наверно, не узнает, - сказал Александр, имея в виду отнюдь не красавицу Настену. - Сколько ей было, когда я уезжал? Чуть больше года: А сейчас где-то пять, наверно?

- Правда твоя, Сашенька, - радостно закивала головой нянька, - шестой годок пошел. Красавица да умница растет, вылитая маменька.

Губы молодого человека скривились. Казалось, он вот-вот заплачет. Но сдержался, не заплакал, лишь попросил:

- Проводи меня к могилке! - Затем перевел взгляд на Федота. - Ты почему босиком?

- Так не успел, - повинился тот, расплывшись в улыбке. - Шибко обрадовался, вот и выскочил голяком.

- Иди обуйся, - приказал Александр, - и найди мне Петра. Что-то он не показался даже.

- Дак он на мельнице с утра. Как уехал засветло, так и не появлялся. Велел, правда, сразу верхового прислать, ежели барчук заявится. Словно чуял, батюшка, словно чуял... - закрестилась нянька торопливо. - Али послать?

- Немедленно, - ответил тот и положил руку няньке на плечо. - А ты отведи меня к маменьке. Где она лежит?

Глава 2

Они прошли сквозь старый парк. Деревья разрослись, и в летнее время здесь, наверно, было сумеречно и тихо, пахло прелой листвой, судя по всему, ее не убирали с прошлой осени.

Повсюду валялись сломанные ветви и упавшие деревья. Кое-где ветки стащили в кучи, а деревья распилили на чурки. Но в прежние времена их бы перенесли под навес, а теперь все осталось в добычу дождям и скорому снегу. Все пришло в запустенье. И парк, и двор, и дом, и хозяйство...