Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды

Я начал возиться с ее блузкой, оторвал пару пуговиц, чтобы Кора выглядела как положено пострадавшей. Она смотрела на меня в упор, и глаза ее казались не синими, а дьявольски черными.

Я чувствовал, как часто она дышит. Потом она вздрогнула и прижалась ко мне:

— Ударь меня! Порви что-нибудь!

Я схватил Кору и, рванув на ней блузку, разорвал от горла до талии.

— Это случилось, когда ты вылезала наружу. Зацепилась за дверную ручку.

Голос мой звучал странно, как из жестяного рупора:

— А ты об этом не знаешь.

Я размахнулся и изо всей силы ударил ее по лицу. Она лежала у моих ног, глаза ее сверкали, грудь вздымалась, заалели, набухая, соски. Она лежала навзничь, и из моего горла рвался звериный хрип, язык распух и не умещался во рту, в нем пульсировала кровь.

— Да! Да! Фрэнк, да!

Потом я только помню, что оказался на земле рядом с ней, глаза в глаза, мы сжимали друг друга в объятиях и старались прижаться еще теснее. В ту минуту подо мной мог разверзнуться ад, и мне было бы все равно.

Она должна быть моей, пусть даже меня за это повесят.

Она была моей.

Несколько минут мы еще лежали, отключившись от мира. Было так тихо, что слышалось только бульканье внутри машины.

— Что теперь, Фрэнк?

— Дело еще не сделано, Кора. Теперь нельзя оступиться. Ты уверена, что справишься?

— Теперь я смогу все.

— Полицейские за тебя возьмутся. Захотят тебя сломить. К этому ты готова?

— Думаю, да.

— Возможно, тебя в чем-то обвинят. Сомневаюсь, что смогут, с такими свидетелями, как наши. Но все может быть. Могут пришить тебе неумышленное убийство, и тогда ты на год сядешь за решетку. И такое возможно. Думаешь, вытерпишь?

— Если ты будешь ждать моего возвращения.

— Буду.

— Тогда вытерплю.

— На меня не обращай внимания. Я пьян. Они это проверят и убедятся. Я с ходу начну говорить. Это чтобы сбить их с толку, потом протрезвею и выдам им новую версию, которую ты сможешь разбить в пух и прах.

— Я запомню.

— И ты на меня ужасно сердита. Что я так напился. Что я во всем этом виноват.

— Да, я знаю.

— Тогда за дело.

— Фрэнк...

— В чем дело?

— Еще одно. Мы должны любить. Если мы будем любить друг друга, то все остальное неважно.

— А разве мы?..

— Я скажу это первая. Я люблю тебя, Фрэнк.

— Я люблю тебя, Кора.

— Поцелуй меня.

Я поцеловал ее и прижал к себе, и тут увидел свет фар на спуске к ущелью.

— А теперь лети на дорогу. Ты справишься.

— Теперь я справлюсь.

— Проси о помощи. Ты еще не знаешь, что он мертв.

— Хорошо.

— Ты упала, когда вылезла наружу. Потому ты вся в песке.

— Ладно. Прощай.

— Прощай.

Она кинулась к дороге, а я — к машине. Но тут я заметил, что я без шляпы. Я должен был быть в машине, и шляпа со мной. Я кинулся искать ее вокруг. Машина была все ближе. До нее оставалось всего два-три поворота, а я все еще не мог найти шляпу, и на мне ни царапинки. Я плюнул и побежал к машине, тут же упал и попал ногой в шляпу. Схватив ее, я прыгнул внутрь. Я еще не упал на пол, когда автомобиль вдруг покачнулся и рухнул на меня. Это было последнее, что я увидел.

Потом я лежал на земле, а со всех сторон были слышны чьи-то крики и разговоры. Левую руку пронизывала такая дикая боль, что я выл и ругался при каждом ее приступе, и со спиной дело было не лучше. В голове у меня как будто работали мехи, которые то надувались, то опадали. Земля подо мной вдруг куда-то провалилась, и меня вырвало всем тем свинством, которое я выпил. Я был там и не был, но в голове у меня осталось еще достаточно мозгов, чтобы бить по земле вокруг себя. Вся одежда у меня была в песке, и этому нужно было найти объяснение.

Потом мои уши резанула сирена, и я оказался в санитарной машине. В ногах у меня сидел полицейский, а моей рукой занимался врач. Увидев свой руку, я снова сомлел. Из нее хлестала кровь, а между запястьем и локтем она была согнута, как кривая ветвь. Перелом. Когда я снова пришел в себя, доктор еще возился с ней, а я вспомнил о своей спине. Попытался шевельнуть ногой и посмотрел, не сломал ли и ее. Она двигалась.

Тряска снова привела меня в чувство, и, оглядевшись, я увидел грека. Он лежал на соседних носилках.

— Эй, Ник!

Никто ничего не сказал. Я продолжал озираться, но Кору нигде не увидел.

Потом мы остановились, и грека вынесли наружу. Я ожидал, что меня тоже вынесут, но нет. Я знал точно — теперь он мертв, и никакая сказочка о кошке теперь не пройдет. Если бы нас вынесли обоих, мы были бы в больнице. Но раз вынесли только его, значит, остановка была у морга.