Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке

— Но ведь там на самом деле всё ярко и красиво…

— Ярко на туристических проспектах и рекламных вклейках. Ох… Да будет у нас ещё ярко, будет!

— Когда?

— Когда вы будете созидать, Сергей, а не расшатывать. Делом надо заниматься. Вы «Собачье сердце» читали?

Студент насторожился и сжался.

— Да будет вам, Сергей. У нас сейчас откровенный разговор, человеческий… Если уж политический клуб сколотили, то небось читали эту книгу. Так вот там профессор Преображенский сказал, что если мимо унитаза мочиться, тогда будет разруха. И если революционные песни петь, вместо того чтобы работать, тоже будет разруха. Помните?

— Помню.

— Это к вам напрямую относится. Политическим трёпом и критикой могут все заниматься, даже домохозяйки, а дело своё профессионально делать мало, оказывается, кто хочет. А витрины на Западе яркие и красивые потому, что там люди на работе водку не хлещут. И товаров там полным-полно всяких, потому что люди вкалывают до упада. А вы, сосунки, простите за грубость, думаете, что там всё с неба падает. А вот не падает, ничего там с неба не падает, Сергей Юрьевич. Там за всё надо как следует поработать, семь потов согнать с себя. И попробуйте там, в капиталистическом мире, укусить руку, вас кормящую — быстро без еды останетесь… — Жуков громко отодвинул стул и вышел из-за стола. Он шагнул к стене и прислонился к ней спиной, не сводя глаз со студента и скрестив руки на груди. — Мне смешно слышать, как вы приписываете все пороки социалистическому строю, а все добродетели оставляете за капитализмом. Да, в Советском Союзе много недостатков, но не забывайте, что отечественная война оставила нам такое наследство, после которого любая другая страна должна была бы рассыпаться, разбежаться, а мы выстояли, удержались и окрепли.

— Это я знаю…

— Знаете? — Жуков изобразил наигранное удивление удивлённое. — А что ж тогда демонстрацию протеста хотите устраивать? Кстати, против чего протестовать-то думали?

— Против ущемления прав человека, — сдавленным голосом объяснил юноша.

— А сможете ли внятно растолковать мне, в чём это ущемление заключается?

— Зачем? Разве вы сами не знаете?

— Я-то много чего знаю. Но всё-таки живу в этом государстве и пытаюсь, кстати сказать, сделать так, чтобы из-за всяких глупостей за решётку не сажали таких, как вы. Хотя у меня есть все основания бы дать ход вашему делу… Ишь ты! Ущемление прав! А вы когда-нибудь слышали о том, что в Америке в течение двадцати пяти лет была такая жестокая цензура, что в Голливуде не могли снимать фильмы по своему усмотрению? Не слышали? Как же много вам ещё предстоит открыть для себя… Цензура в американском кинематографе опиралась на «Кодекс морали», и этот кодекс, известный также как кодекс Хейса, требовал не только изгнания наготы с экранов, но даже запрещал «слишком откровенные» танцы. А как определить эту «чрезмерную откровенность»? Не только употребление непристойных слов строго отслеживалось, запрещалась также пропаганда насилия и расовой дискриминации, более того, кодекс требовал, чтобы в кино не затрагивались серьёзные проблемы! А под такую формулировку, как вы понимаете, можно что угодно подстругать. И это только в кинематографе, а сколько ещё областей, где правили драконовские законы? Да наша цензура ничто по сравнению с теми церберами!

— Неужели у них такое было? У них же демократия!

— Было, Сергей Юрьевич. И вы, будучи журналистом, вернее, собираясь стать им, должны быть хорошо эрудированы, дабы вас никто за жабры не прихватил в споре. И кому, как не журналисту, даны все возможности добиваться всяческого улучшения социального порядка с помощью печатного слова! А вы хотите вносить сумятицу в налаженную жизнь, прибегая к нелепым акциям протеста. Эх, Сергей Юрьевич, выпорол бы я вас собственными руками, по-отечески, только ведь вы кричать будете о недемократических методах, оскорбитесь… У меня сын примерно вашего возраста, тоже вольнодумец… — Жуков вернулся за стол и достал из папки два исписанных листа бумаги. — Вернёмся к началу нашей милой болтовни. Вот это на вас накатали ваши товарищи.

— Кто?

— Разве я могу выдать ваших друзей? — хитро улыбнулся Жуков. — Нет, Сергей Юрьевич, не скажу. Работа у меня такая: не рассказывать вам, а узнавать от вас… Так что эти идеологически выдержанные документы я оставляю у себя…

Они разговаривали больше часа, и Жуков быстро убедился, что сидевший перед ним парень вовсе не был ярым антисоветчиком. Молодёжи всегда свойственны радикальные суждения, и майор Жуков прекрасно понимал, что с юношеским максимализмом бороться следовало только с помощью слов, терпеливо переубеждая и разъясняя, а не выворачивая руки «неблагонадёжным». Требовать от молодёжи отречения от идей, которые чаще всего являлись просто модными увлечениями, было глупо. Суровые санкции порождали только страх и ненависть.