Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке

— Оно и видно: бородатый. Почему все художники носят бороду? Модно?

Причёска Юдина была ещё далека от тех длинных прядей, которые всё чаще и чаще встречались у многих молодых людей; его волосы ещё не спадали глаза и были далеки от того, чтобы касаться плеч. И всё же он вполне мог сойти за вольного художника, благодаря взъерошенным и немного налезшим на уши волосам.

Юдин не ответил Эльзе, но внимательно оглядел её фигуру. У неё были крепкие ноги, чуть тяжеловатый таз, небольшая грудь. В белом переднике поверх розового служебного платья и белой же ажурной наколке на голове Эльза выглядела весьма привлекательно.

— Ну, ты прямо прожигаешь глазами, — засмеялась она немного натужно. Чувствовалось, что она смутилась. — У тебя имя-то есть?

— Николай.

— А меня Эльзой зовут.

Он молча кивнул.

— Ты чего такой мрачный, Коля? Может, с девушкой поссорился?

— Нет.

В его голосе ей почудилась не то глубинная печаль, не то горечь обиды, не то хорошо спрятанная за хмурой сдержанностью мальчишеская ранимость и нежность. Среди знакомых Эльзы не было художников. Лишь однажды она обслуживала стол, за которым шумная компания чествовала какого-то живописца, но тот был больше похож на секретаря партийной организации (хороший костюм, галстук, сытое лицо с двойным подбородком, гладко уложенные на пробор волосы). А этот Николай с растрёпанной шевелюрой и неухоженными ногтями почему-то показался ей натурой глубокой, по-настоящему мечтательной, каким, собственно, и должен быть художник. Он явно принадлежал к тем, кого принято называть неудачниками, но было в нём что-то такое нервное, натянутое, готовое сорваться в любую секунду, и это что-то показалось Эльзе важнее всего остального.

Из висевшего на стене радио доносился торжественный мужской дикторский голос:

— Сегодня у нас — всенародный праздник. С утра к избирательным участкам идут труженики Страны Советов, чтобы выполнить свой гражданский долг. Отдавая голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных, они голосуют за дальнейший расцвет социалистической Отчизны, за новые достижения в коммунистическом строительстве, за счастье каждой семьи….

— Может, выпьем по рюмке за знакомство? — спросила Эльза, присаживаясь возле Юдина.

— Я не пью на работе.

— Рюмку коньяка можно, — прошептала она, наклонившись поближе, и в голосе её прозвучала не только убеждённость, но и зазывность. — А после работы можно прогуляться. Как ты? — От неё пахло духами и губной помадой. — Или ты дикий?

— Я нормальный. Можно и прогуляться. Почему нет?

— Никитишна! — позвала Эльза.

— Чего? — из дверей вышла крупная женщина с тяжёлыми розовыми руками, из-под её густо завитых волос с искусственной сединой свисали крупные янтарные серьги.

— Коньячку плесни нам, — Эльза подмигнула.

— После работы она шепнула на ухо напарнице про Юдина:

— Нюська, этот мужик мне нравится.

— Любовь хочешь закрутить?

— Такую любовь закручу, что и не раскрутить! — Эльза мечтательно закатила глаза.

На следующий день у неё был отгул, но она пришла в ресторан, чтобы увидеть Юдина.

— Слышь, художник, — окликнула она его, когда он вывозил из подсобки громыхавшую на разбитом цементном полу тележку.

— Чего надо?

— А ты не так сурово смотри на меня. Может, я за лаской пришла, — она игриво сощурилась. — Может, поцеловать тебя хочу, — постукивая заострённым башмачком о косяк двери, она заложила руки за спину и хитро улыбнулась. Вся поза её выражала высшую степень кокетства.

— Поцеловать? Меня? — Юдин остановился и вытер руки подолом грязной рубахи.

— А ты, что ли, откажешься? Скромный очень?

— Нет, только некогда сейчас мне… Как тебя? Я забыл.

— Эльза, — она обиженно отвернула голову в сторону. — Ишь ты, забыл… — она потопталась на месте и сделала шаг к Юдину. — Подруги называют просто Эля.

— Что ж, Эля. У меня дел тут часа на два. Приходи… Познакомимся поближе…

Смеляков стоял у будки возле ворот посольства.

Учебный процесс окончился, началась стажировка.

Теперь Виктор ощущал себя совсем иначе, было в нём гораздо больше уверенности, больше спокойствия. Это был уже далеко не тот Витя Смеляков, который пришёл в мглистое январское утро на пост и не мог совладать ни с нервным головокружением, ни с чувством беспомощности, ни с ежеминутным ожиданием чего-то ужасного.

Он чувствовал себя вполне на своём месте. Он научился размышлять, не отвлекаясь от наблюдения за улицей, он научился быть расслабленным, находясь в постоянном напряжении, он научился выглядеть беззаботным и равнодушным, будучи настороженным и взволнованным…