Андрей Ветер - Случай в Кропоткинском переулке

— Не бойся, бабуля, я человек тихий. Гостей приводить не стану. Я — писатель, мне уединение нужно, чтобы сосредоточиться. Понимаешь?

Её звали Варвара Анисимовна, но Юдин обращался к ней просто «бабка».

Она что-то прошамкала в ответ и заковыляла в сени, повесив в воздухе запах плесени.

«Ничего, старостью пахнет, но не тюремной камерой, — рассуждал Юдин — Немного перекантуюсь здесь».

Оставшись один, он затворил перекошенную дверь и внимательно осмотрел комнату. На стене напротив окна висел старый жёлто-зелёный коврик с могучими коричневыми оленями, украшенными сказочными ветвистыми рогами. Диван с протёртой бордовой обивкой стоял у той же стены, украшенный на обоих концах толстыми валиками. Открывавшаяся внутрь комнаты дверь упиралась в этот диван и продрала в месте соприкосновения дырку в обивке. Напротив двери красовался комод с бронзовыми ручками на выдвижных ящиках, из которых тянулся запах нафталина. Юдин немного сдвинул комод и, заглянув за него, обнаружил подгнившую доску у самой стены. Поднатужившись, он сумел оторвать её от пола.

«Нормально. Сгодится на некоторое время».

Уложив в открывшееся пространство под доской мешочки с золотом, пакет с деньгами и пистолет, Юдин водворил комод на прежнее место.

«Ну-с, начнём трудовую жизнь, что ли?»

Через два дня во время обеденного перерыва он впервые увидел Эльзу Шапошникову. Он сидел на кухне ресторана и неторопливо ел суп харчо, громко отхлёбывая из ложки горячую жижу, блестевшую жиром. Эльза остановилась в двери, многозначительно вздохнув, и устало прислонилась к косяку. Она ловко бросила чёрный пластиковый поднос на стол возле Юдина и закатила глаза.

— Замучили, — с расстановкой произнесла она. — Сегодня, не клиенты, а кровососы какие-то. Всё им не так.

У неё были густые чёрные волосы, забранные в пучок, томные карие глаза, пухлые щёчки, вздёрнутый носик.

— Ты новенький? — спросила она, глядя на Юдина сверху вниз. Он молча кивнул, отправляя в рот мягкий ломоть хлеба. — В грузчиках у нас?

— Угу.

— По рукам видно, что ты не из работяг, — заключила Эльза, закончив изучать его.

— Тебе-то что? — пробубнил он.

— Вот ты скажи мне, почему сейчас так много интеллигентов идёт в грузчики, почему сторожами нанимаются? Это, что ли, мода такая?

— Вроде того. Времени много свободного, — неохотно отозвался Юдин, не прекращая жевать. — Опять же голова не занята обременительной ерундой, ничто не мешает творческим мыслям.

Ему хорошо были известны эти аргументы — в лагере через его руки прошло много людей, получивших срок «за тунеядство». В большинстве своём это были спившиеся и ни на что не годные люди, не желавшие трудиться, но попадались среди «тунеядцев» и такие, которые сочиняли стихи, писали картины, занимались музыкой, но официально ни на какой службе не числились — они просто не переносили государственной службы, упорядоченной работы, дисциплины. Они любили «свободное творчество», то есть делать только то, что им хочется, и тогда, когда им хочется и при этом отчаянно пили. Закон же такого поведения не допускал. Все граждане Советского Союза обязаны были трудиться на благо общества, а если кому нравилось заниматься искусством, то каждый человек имел возможность отдать своему увлечению время после основной работы или выходной день. Были, конечно, и профессиональные работники искусства, но все они состояли в каком-либо из многочисленных профессиональных творческих Союзов — в Союзе художников, Союзе писателей и т. д. Гражданин же, полностью отдававшийся искусству, но не занимавшийся общественно полезным трудом, официально признавался тунеядцем и прожигателем жизни. Никакие аргументы в защиту такого образа жизни не могли спасти человека.

Юдину не раз приходилось беседовать с осуждёнными по этой статье. Он хорошо понимал их, в определённом смысле он даже завидовал им — таким уверенным в себе, таким независимым, преданным искусству. В его душе никогда не жила преданность своей выбранной профессии, наоборот: он с первого дня службы в возненавидел свою работу, терпеть не мог сослуживцев, на дух не переносил казарменный режим и всю свою неприязнь переносил на жизнь в Советском Союзе в целом.

— Слышь, грузчик, ты кто на самом деле? Писатель? — спросила Эльза, кокетливо склонив голову, поглаживая указательным пальцем себя за ухом и показывая миниатюрные золотые колечки в мочках ушей.

— Нет, — он покачал головой, — художник.