Виктор Меньшов: Белая кобра

- Как так через два года?! Что же я тут буду делать два года?! - в ужасе прокричал я, понимая, что случилось что-то неприятное.

- Воевать, - ответил он кратко. - Вот они тебя проводят.

Он указал на камуфляжных и повернулся спиной, ему было скучно разговаривать со мной, он наверняка спешил домой.

- Но я не хочу воевать! - заорал я, уже догадываясь, что со мной произошло что-то ужасное, что я основательно вляпался в пренеприятную историю.

- А мы что, по-твоему, мы очень хотим воевать? - спросили меня дружным хором все, кто был на платформе.

- И потом, ты обещал, Костя Голубев. Ты контракт на два года подписал, - сказал ещё один из ехавших со мной кавказцев.

И он показал мне контракт, скрепленный моей подписью, в котором я соглашался добровольно воевать два года в армии республики Армения. Что мне оставалось делать?

Они были правы. Мой поезд на Москву отправлялся только через два года. Мне дали автомат, и два года я отвоевал против азербайджанцев. Потом, когда я уже собирался ехать домой и считал дни, меня взяли в плен азербайджанцы, и я ещё год воевал против армян, иначе бы меня расстреляли.

Потом я убежал, но на этот раз меня поймали армяне, и мне пришлось ещё год воевать, на этот раз опять против азербайджанцев...

Потом я встретил одного из тех армян, которые привезли меня сюда, предварительно напоив меня и подписав со мной контракт.

Я спросил его, когда, черт возьми, закончится эта гребаная война. Он посмотрел на меня, раздвинув брови, и ответил:

- В Нагорном Карабахе, брат, война - это не война, это - образ жизни. Здесь война никогда не кончится. А ты, ара, почему ещё домой до сих пор не уехал?

Я ему все рассказал, и он отвез меня в аэропорт, мне даже дали на дорогу приличные деньги, которые я заработал войной. И я улетел в Москву.

В Москве в целом все было так же, как и прежде, только зареставрировали её в тупом усердии так, что порой казалось, что я в чужом городе, или в наспех выкрашенной потемкинской деревне. Устроиться по специальности за это время стало ещё труднее, да и заработков моя специальность не сулила, надо было пораньше суетиться, а теперь что рыпаться - только и есть у меня за душой, что диплом в кармане.

Вот и получается по всем обстоятельствам так, словно я, в свои тридцать с хвостиком лет, только что из института выскочил: ни стажа работы, ничего. Войну мне в трудовую книжку не записали.

Так ещё кадровики посмотрят в мою голую, как пустыня Сахара, трудовую книжку, в которой кроме службы в армии да работы вышибалой ничего не записано, да по нашим бесшабашным временам рыночных отношений решат, что диплом я купил по случаю, в каком-то из переходов московского метрополитена.

Я походил из угла в угол по пустой квартире, понял, что для одиночества трех комнат явно многовато, и пошел к живущей в доме напротив Маше.

Маша была особым случаем в моей биографии. Она заметила меня ещё в школе, училась она тогда двумя классами младше. И с тех пор буквально не давала прохода.

Она всегда и повсюду увязывалась за мной, ходила на все соревнования, в которых я участвовал, всеми правдами и неправдами пробиралась на школьные вечера старшеклассников. Ужасно ревновала ко всем моим одноклассницам, а позже сокурсницам.

Какое-то время у нас были с ней близкие отношения, но позже я ушел в армию, а после армии меня повело не по той дорожке. Когда я стал работать в кабаке, а потом в казино, Маша тихо и незаметно исчезла из моей жизни. Но я знал, что она всегда ждет меня.

Вот почему я, почувствовавший отчаянное одиночество, образовавшееся вокруг меня за те несколько лет, что я воевал, вернувшись с войны, пошел прямиком к Маше.

Пришел я и прямо с порога, даже не заходя в квартиру, предложил оформить в загсе наши давние отношения, на что она с радостью в глазах согласилась.

Радость в её глазах была яркой, но недолгой. Радости наш брак не принес ни мне, ни ей, вопреки нашим большим ожиданиям. Возможно, мы оба ждали слишком многого.

Мы с Машей развелись через пять месяцев.

По ночам я воевал, кричал, отчаянно ругался, шел в атаку, а днем стал пить. Работу я не находил, чувствовал себя от этого полным идиотом, нервничал, в свои тридцать три года ничего полезного толком не умея. Я имел на руках никому не нужный диплом о высшем образовании, стаж сомнительной работы вышибалой, и четыре года тяжелой и грязной войны.

У меня наступил разлад с жизнью. Она шла вперед, отсчитывая годы, а я покорно шел назад, так до сих пор никем и не став.