Борис Штейн - Маленький мудрец

– Куда вы меня везете? – с возмущением спросил я.

– В город, – ответил капитан. – В тюрьму.

– Снимите, по крайней мере, наручники – разумно попросил я. – Неужели вы думаете, что я куда-нибудь денусь?

– Не думаем, – спокойно ответил капитан. – Но положено – в наручниках.

– Постойте! – закричал я. – А велосипед! Не я же приехал на желтом велосипеде! Я приехал на машине, на «Форде» тети Маале, хозяйки пансионата, а кто-то приехал на желтом велосипеде и уехал на нем!

Капитан Юку помолчал, как бы раздумывая, стоит ли отвечать подозреваемому, потом решил, так и быть, ответить:

– Никто кроме вас никакого велосипеда не видел. А ваши слова – это только ваши слова.

Совершенно некстати пришло в голову, что в пансионате скоро завтрак, и сразу резко засосало под ложечкой. Я поделился с капитаном своими чувствами:

– Есть хочется.

– Накормят, – отозвался Юку Тамм. – В эстонской тюрьме кормят по нормам в соответствии с международной конвенцией. – И добавил не без ехидства: – Без воровства, усушки и утруски.

Это вселяло хоть какую-то надежду.

В Таллинне я стараюсь заходить только в те кафе, где работает кто-нибудь из моих знакомых. Нет, я не подвержен комплексам: комплексующий лилипут – это, по меньшей мере, смешно. В общем-то, меня не приводят в слишком большое уныние эти неузнавания во мне взрослого человека, эти естественные вопросы «мальчик, тебе чего?» и естественные извинения: «Простите, я приняла вас…» и так далее. В уныние не приводят. Но – надоели. А вам бы не надоели? Куда приятнее, войдя в кафе, услышать «Привет, Валерий! Как дела?» Кстати, вместо русского «как дела?» эстонцы говорят: «Куйдас кяси кяеб?» – «как рука ходит?» Очень мило, не правда ли?

Я толкаю тяжелую дверь и захожу в кафе «Лай», что на улице с таким же названием – Лай. Не подумайте, однако, что название это связано как-то с собачьим лаем. Просто «Лай» по-эстонски – «широкая». Улица находится в старом городе, и в средние века, когда никакого нового города и в помыслах не было, являлась действительно самой широкой. Она начинается у Вышгорода и степенно спускается к морю.

– Привет, Валерий! – говорит мне хорошенькая барменша с идеальной прибалтийской прической. Светлые локоны до плеч и аккуратная прямая челка. – Привет, – говорит она, – куйдас кяси кяеб?

– Привет, Эви, – отвечаю я и заказываю кофе с ватрушкой.

– Ликер в кофе или коньяк? – спрашивает она, заговорщицки подмигивая.

– Нет, ничего не надо. У меня важная встреча.

Эви кивает и улыбается. Она и в школе всегда кивала и улыбалась, даже если получала двойку.

Дальнейшая жизнь частенько выставляла ей плохие отметки, порой – несправедливые. Она терпеливо кивала и улыбалась, не говоря худого слова о своих обидчиках: ни о сбежавшем муже, великодушно оставившем ей ребенка, ни о секретарше торговой фирмы, которая выжила ее с работы, приревновав к генеральному директору, может быть, впрочем, и не без основания. Идеальная работница сферы обслуживания. Посетитель не должен догадываться ни о каких ее трудностях и заморочках. У посетителя, небось, и своих хватает. А здесь – кивок и улыбка. Идеальная эстонская женщина.

Я беру поднос с кофе и ватрушкой и направляюсь к пустующему столику у окна. Поднос ставлю не на стол, а на подоконник. Забираюсь на стул, устраиваюсь боком к столику, лицом к окну. За окном – широкая улица, мощенная брусчаткой, приспособленная для проезда закованных в латы всадников. На противоположной стороне улицы – российское посольство. Туда я и отправлюсь через пятнадцать минут. Очень не хватает Евгения. Последнее время большинство моих контактов с официальным внешним миром происходило через него. Это избавляло меня от многих неудобств, неловкостей и объяснений. Он всегда понимал меня с полуслова, и всегда правильно. Как-то мы сошлись с ним… Я тогда еще работал в цирке. Я имитировал широко известного смешного клоуна. Я старался делать то же, что и он, только работал не на арене, а на бордюре. Свой природный недостаток я обратил на пользу искусству, потому что только маленький человек может бежать непрерывно по круглому бордюру и ему на этой бесконечной бархатной дорожке будет просторно. Музыканты задавали бешеный темп, мой бег, мои антраша, мои репризы – все укладывалось в эти ритмы, а они были зажигательны. Евгений иногда приходил к своему отцу, дирижеру циркового оркестра. Высокий, мешковатый парень навел меня на мысль об одной репризе, в которой ему отводилась роль «подсадки». Значит, так. Я скачу под музыку по бордюру со связкой воздушных шаров. Иногда я останавливаюсь и принимаюсь заигрывать с детьми, сидящими в первых рядах, дурачусь и одариваю их шарами. Когда добегаю до высокорослой «подсадки», «подсадка» встает с места и жестами просит у меня воздушный шар. Я протягиваю шар, но в последний момент прокалываю его иголкой. «Подсадка» в досаде замахивается на меня, я отбегаю на безопасное расстояние и жестами и мимикой изображаю такой примерно текст «Нехорошо обижать маленьких; я такой маленький, а ты такой большой – ай-ай-ай».