Фил Уитейкер - Портрет убийцы

— Ну, кто-то великолепно провел время, правда?

Мы встречаемся посреди комнаты — Холли тянется ко мне, ей так хочется, чтобы ее обняли. И когда она уютно устраивается в изгибе моего локтя, кладет ручонку на мое плечо, а ее маленькое тельце исторгает такое тепло и энергию, прижавшись к моему боку, я знаю, что вернулась домой.

— Привет, лапочка, — говорю я ей. — Хорошо поплавала?

— Блестяще, верно, тигренок?

Мы оба смеемся, глядя, как Холли усиленно кивает и на личике ее появляется напряженное раздумье, словно она действительно все обдумывает.

Пол обнимает меня, на миг прижимает к себе.

— Ну как ты?

— Отлично. Рада, что вернулась.

— Как хорошо, что ты вернулась.

Он в преотличном настроении. Я видела его таким и раньше, когда он проводил время с дочкой и все прошло куда лучше, чем он надеялся. Когда он такой, все остальное прекрасно. Жаль, что меня тут не было, я не веселилась с ними и семья не была вместе, а вместо этого я болталась в мире, который непонятен мне.

— Ужин тут начинается в шесть. Я подумал, что мы возьмем ее с собой перед сном.

Я киваю, внезапно почувствовав голод. Я не успеваю снять с вешалки пальто, как мы уже спускаемся в лифте. Пол взволнованно рассказывает, как они провели день, чем девочке понравилось заниматься в бассейне. Нескрываемая гордость своими достижениями — акробатический акт смены подгузников, придумывание все новых игр — немного задевает. Коль скоро ему удалось удачно провести с дочерью два-три часа, это заслуживает поздравления. Ему и в голову не приходит, что я вынуждена заниматься этим все время. Я знаю, он не пытается переплюнуть меня, — просто чувствует себя так неуверенно. И все равно это меня раздражает, грозит обесцветить чувство облегчения от того, что я вернулась к ним с постепенно темнеющих ноттингемских улиц.

Мы выходим в холл, и Пол начинает рассказывать, что ему пришлось пережить в раздевалке.

— Там была пара пожилых дяденек, которые стояли голышом в душе. Холли смотрела на них как зачарованная и все тыкала пальцем. Я просто не знал, куда смотреть. Так было неловко.

Я рассмеялась, почувствовав снова теплоту к нему. Вот так же Холли вела себя, когда я брала ее в местный бассейн: у нее вызывало интерес то, как трясутся некоторые части тела, когда люди моют голову, но все не так страшно, когда она смотрит на женщин. Я сама ощущала неловкость в присутствии сыновей других мам, видя, как они пялятся на мои груди. Недаром на двери написано: «Переодеваться разрешено лишь с детьми младше 8 лет». Иначе говоря, это возраст, старше которого все не так уж невинно.

Ужин потребовал времени, поэтому мы поздно укладываем Холли. В ванне нет мата против скольжения, так что Пол прыгает туда следом за ней, говорит, что не мешает смыть хлорин с кожи. А я сижу на унитазе и смотрю, как играет Холли. Мы купили ей пластмассовых уток, и у нее есть сверкающий мячик, но ее интересуют маленькие бутылочки шампуня и кондиционера. Она ничуть не стесняется — стоит, выпятив животик и пухлую попку, болтает сама с собой на каком-то подобии финского языка, всецело поглощенная тем, чтобы отвинтить крышечки, и не обращает внимания на руку Пола, придерживающего ее за талию, на его периодические попытки провести по ее тельцу фланелевой тряпочкой. Я смотрю на них и чувствую, как накатывает грусть. Я не сидела с Холли в ванне с тех пор, как перестала кормить ее грудью: она тогда принималась плакать, видя меня перед собой. И с Полом долго так не протянется. Скоро она заинтересуется его телом, тем, что оно у него другое, чем у нее. Я уже видела, как она на него смотрит. Я остро чувствую, что она вырастает, меняется, становится самостоятельной маленькой особой. Малышка, которую я когда-то держала на руках, уже исчезла.

Как только она вымыта и немного поиграла, Пол вынимает ее из ванны и передает мне, на теплое полотенце, лежащее у меня на руках. Я закутываю в него Холли и вытираю, пока Пол быстро моется. Он намыливает под мышками, грудь, живот. Мой взгляд привлекает его член, плавающий как раз под поверхностью воды, немного разбухший. Я опускаю Холли на пол, нагибаюсь к ней, надеваю на нее подгузник и пижамку. Она начинает капризничать, принимается плакать, я опираюсь на локти и щекочу ее животик, смазывая между делом кремом ее складочки. Возясь с Холли, я осознаю, что мой зад стоит торчком, и вспоминаю другие времена, другие места, когда Пол раздвигал мне ноги и его бедра начинали шлепаться о мои. Картины совокупления, породившего Холли, которая лежит сейчас на спине в ванной на полу. Они выводят из равновесия, эти запретные картины, странно волнуют. Я укладываю Холли в постельку, быстро рассказываю ей пару историй, впервые за годы чувствую необъяснимую похоть.