Фил Уитейкер - Портрет убийцы

Но Рыночная площадь не совсем пуста. На углу Аллеи Монахов, Рыночной улицы, Королевской улицы, Биржевого переулка через каждые несколько сотен ярдов стоит металлическая коробка, и на ней под сеткой из металлической проволоки наклеен плакатик с основной новостью дня. К этому времени кипы газет уже разойдутся, и тем не менее на каждом стенде еще будет лежать кипа, тяжелые камни будут положены поверх стопок «Ивнинг пост», спасая газеты от внезапных порывов ветра. Последние выпуски городских газет в больших количествах сходят с прессов и хотя редко полностью распродаются, тем не менее мужчины в перчатках без пальцев снимают со станка еще несколько экземпляров.

Остановись. Послушай. Их крики эхом долетят до тебя со все более удаленных расстояний по периметру площади: «Ивн пост! Ивн пост!», — словно крики птиц, предупреждающие другие существа о появлении хищников. «Ивн пост! Ивн пост!» Все они кричат по-разному — каждый продавец за десятилетия отточил по-своему произношение слов. Это их труд, смысл их существования — их навязчивые крики возвещали не одному поколению о случившемся.

Заставь воображение сделать еще одно усилие, и я обещаю, что дам тебе передохнуть. Представь себе Рыночную площадь на другой день после того, как я со слов Мэгги Мортенсен сделал, следуя нескольким запомнившимся ей деталям, набросок портрета. В тот вечер на газетных стендах нет плакатиков с последними известиями, вместо этого — портрет, то, как я, художник, видел мужчину с ребенком. «Ивн пост! Ивн пост!» Он смотрит из-за блестящего сплетения проволочной сетки, уставясь на ножницы ног прохожих, — смотрит, не мигая, не встречаясь ни с кем взглядом. И так смазаны его черты, что никто из тысяч, взглянувших на него, ни за что не узнает этого человека. В то же время он кажется знакомым, и это вызывает тревогу. Ни один человек, видевший его, не может избежать неприятного чувства, что должен его знать. По мере того как конец дня переходит в вечер, крики торговцев газет один за другим умолкают — сначала на Королевской улице, потом в Биржевом переулке, потом на Рыночной улице, пока безбрежность площади не нарушает всего один крик, исходящий из Аллеи Монахов: «Ивн пост! Ивн пост!» Затем умолкает и он. Всего седьмой раз за всю историю города — считая и День победы — городские вести были распроданы.

А теперь уходи. Отправляйся искать себе ночное пристанище. Когда ты исчезаешь из виду, оставаясь лишь миражем, я сижу в «Таверне» — на столике передо мной пара пустых пивных кружек — и жду твоего отца с известиями о том, что дало обращение к публике в сегодняшней газете. Уверяю тебя, ничего существенного не произойдет. Тебе не обязательно присутствовать — ты ничего не упустишь. Да, твой отец придет, но никакого продвижения в деле не будет — во всяком случае, в тот день. Ну хорошо, оставайся, если тебе так хочется, если тебе так отчаянно хочется снова увидеть его, но не вини меня утром, что ты устала, не отдохнула.

Я покупаю у стойки бара пачку «Эмбасси», когда появляются Изабелла и Джесси. Ты, возможно, не поймешь. Женщины в кабачках — дело обычное, но не дети, особенно в вечернее время. И когда они входят, разговоры затихают.

А я еще молод. Никак не могу понять, куда девалась жизнь, которую я так недолго вел. Было увлечение, неутолимая жажда обладания, потом с рождением девочки все рассыпалось. И вот она появляется передо мной на руках женщины, которую я когда-то безрассудно любил.

— Пошли домой.

Это не просьба. Приказ. Я смотрю на Изабеллу, чувствуя на себе груз взглядов. Джесси лукаво улыбается, сидя на бедре матери, точно я тот, кого ей приятно видеть.

— Я жду Рэя.

Рэя Артура, который должен появиться в любую минуту, чтобы выпить кружку пива, а потом вернуться на работу, не видя ни своей дочери, ни жены с конца недели до конца следующей.

— Пошли домой.

Я отрицательно качаю головой. Подношу «Гиннесс» к губам. Изабелла поворачивается и идет к выходу из «Таверны», а Джесси смотрит через плечо матери, ее улыбка стирается по мере того, как с каждым шагом Изабеллы я становлюсь все меньше. Дверь закрывается. Они ушли. В зале из двух-трех мест доносится приглушенный смех. Майк Кидд, пивший с коллегами, подходит ко мне и предлагает угостить кружкой пива. Я чувствую себя неловко. Тем не менее принимаю его предложение с веселой улыбкой. А самому пить вовсе не хочется.

Однако я выпиваю эту кружку к тому времени, когда наконец появляется твой папа. Он проходит прямо к моему столику, замечает пепельницу, пену, засохшую по краям пустых кружек. Выражение лица у него более чем раздраженное.