Фил Уитейкер - Портрет убийцы

— Нет, — сказал он, — с чего бы мне этого хотеть?

И в упор посмотрел на меня, а я подумала: «Потому что ты всегда говоришь, что был там счастлив». А потом подумала, что у него ведь никого там не осталось, все друзья живут в Лондоне. Не знаю, что я ему на это сказала; но помню, подумала, что после его слов поняла, почему ему этого не хочется.

— Это тут.

Пол затормозил, индикатор скорости затикал. Улица казалась чужой, непонятной, грязноватой. Ничто не вызывает у меня чувства, что это место чем-то особенное. Я словно плыву по течению — должно же тут быть что-то особенное, а его нет. Я окидываю взглядом замеченный Полом перекресток на Дороге Генри. Она упирается в Девонширский променад.

— Что ты об этом думаешь?

Мы стоим перед домом шестнадцать, привыкая к холоду. Усыпленные уютным теплом машины, мы оставили пальто в багажнике. Я крепче прижимаю к себе Холли. А она вырывается, стремясь увидеть, чем мы заинтересовались. В ее мире такое внимание вызывают лишь собаки, кошки, лошади или другие дети.

Дом стоит в ряду других совмещенных викторианских домов с панорамным окном и чердачным окошком, прорезающим покатую крышу. Содержимое лопнувшего черного мешка валяется на заасфальтированном дворе. Велосипед в пятнах ржавчины, с лопнувшей передней шиной стоит у стены, пристегнутый цепью к скобе. Лестница в несколько ступенек ведет к крыльцу, где стоит коллекция пустых молочных бутылок. Сам Девонширский променад являет собой не дорогу, а непроезжий, в рытвинах тракт. Дома стоят лишь вдоль одной его стороны и смотрят на заброшенный парк, который, как возвещает вывеска за оградой, является Лентонским парком отдыха.

— Ужас, — объявила я Полу мой приговор, посмотрев еще раз на шестнадцатый номер. — Если бы я не знала, что это здесь… Все пришло в такой упадок с тех пор, как мы тут жили.

Пол что-то промычал. Он стоит как завороженный, и я рада его увлеченности, подлинной или какой-то другой. Я обвожу взглядом окна, выискивая признаки жизни, пытаясь догадаться, что за люди живут тут сейчас, знают ли они что-либо из истории этого дома, занимает ли это их. Я ничего не помню из того, как я тут жила. Пытаюсь представить себе, как отец открывает переднюю дверь, мама преодолевает с коляской ступеньки, плачет ребенок. У меня такое чувство, будто что-то мне угрожает — что-то, связанное с домом, с дорогой, со всем этим местом. Здесь наверняка было иначе, более благоустроено, здесь жили семьями. В парке за моей спиной есть качели, карусели, горки — по два набора в каждой стороне большой, поросшей травою игровой площадки. Здесь, наверное, хорошо было растить детей. Мне только исполнилось три года, когда мы переехали в Лондон. Интересно, верили ли мои родители, что будут жить тут всегда, думали ли о том, чтобы иметь еще детей? И что бы они подумали, если бы увидели все это сейчас?

— Ты не собираешься постучать?

Я об этом говорила раньше. Перекинуться несколькими словами с владельцами, соприкоснуться с настоящим. Если они люди нормальные, возможно, предложат нам заглянуть в квартиру. Окна гостиной закрыты лиловыми занавесками, на других окнах висит пожелтевший, провисший тюль. Скорее всего — студенты или работники социального страхования. Пара хорошо одетых незнакомцев стоит у их дверей, они говорят с лондонским акцентом, у женщины на руках маленькая девочка, и женщина лепечет что-то мало убедительное насчет своего детства, прошедшего здесь.

— Нет, не думаю.

Пол кивает, дует на свои сложенные чашечкой руки.

— Ну, ты достаточно насмотрелась?

— Да. — Я передвигаю Холли, чтобы ей было удобнее сидеть. Она перестала елозить и вроде бы с интересом изучает поверх моего плеча игровую площадку. — Не покачаем ее на качелях?

Пол пожимает плечами:

— Если хочешь.

Мы направляемся к ближайшей площадке. Кожа на моих туфлях темнеет от мокрой травы. Передо мной на миг возникает картина — как я, малышка, держась за руку папы, высокого, как каланча, ковыляю, спотыкаясь, спеша к этим самым качелям. Слышу, как я тяжело дышу от волнения, от усилий, каких мне стоит не отставать от него. Я наверняка туда ходила, это было так естественно — ведь все рядом, прямо у порога. А у нас дома до ближайшего парка надо ехать пятнадцать минут на машине или толкаться в автобусе. Я стараюсь вывозить Холли раз в неделю. Большую часть своей маленькой жизни она не могла принимать участия в развлечениях, была слишком слабенькая, плохо держалась на ногах и могла лишь с чужой помощью спуститься с горки. Однако с самого раннего возраста любила там бывать. Я бродила по парку, а она висела на перевязи у меня на животе. При виде ребенка, бегущего мимо или взмывающего ввысь на качелях, она начинала болтать ножками и радостно вскрикивать. Я чувствовала свою беспомощность, стоило подумать, что происходит в ее головке, до чего ей хочется быть такой, как другие дети. Пол тоже возил ее куда-нибудь в те дни, когда она была предоставлена его заботам. Однако он прекратил это после нескольких выездов, сказав, что глупо себя чувствует: один-единственный мужчина — да еще с малышкой — прогуливается без дела среди детишек и мам.