неизвестен Автор - Похождения комиссара Фухе

- И наконец,- повторил де Бил.- Вам разрешено ношение пресс-папье в тех случаях, когда вы не в форме и не на официальном приеме. Ура!

- Ура-а-а-а!!! - подхватили все присутствующие...

После банкета комиссар встретился с Алексом, поджидавшим его у входа в управление.

- Поздравляю! - обнял друга Габриэль.- У меня для вас подарок,- с этими словами Алекс вручил Фухе новенькое хромированное пресс-папье.

- Спасибо,- ответил комиссар, пряча свое отныне штатное оружие в карман.- Пойдем-ка, друг Алекс, в "Крот", тяпнем по стакашке, поговорим за жизнь!

При этих словах Алекс виновато взглянул на часы.

- Комиссар,- смущенно начал он,- понимаете, уже вечер... Жена... Теща...

Опять начнут...

- Ладно,- вздохнул Фухе.- Беги, Алекс!

Тот не заставил себя долго просить и рванул к семейному очагу. Фухе еще раз вздохнул, вытащил из кармана кошелек, сосчитал мелочь и направился в бар "Крот", решив все же пропустить стаканчик-другой вермута по случаю такого знаменательного дня.

1985г.

* * *

Алексей Бугай

ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

26 декабря. Заканчивается год. Как известно, управление поголовной полиции, в которой служил комиссар Фухе, блестяще выполнила годовой план по раскрытию и задержанию, с чем особых проблем не было. Даже если с выполнением плана возникали трудности, пользовались испытанным приемом:

выпускали на пару деньков на волю какого-либо рецидивиста с солидным сроком, а потом вытаскивали из-за столика ресторана, надевали наручники и давали подписать бумагу, что, дескать, совершил то-то и то-то, каюсь и сдаюсь. А как не подписать? Ведь срок могут накинуть. И накидывали, разумеется. После суда. По новому обвинению. И за побег.

После того, как злоумышленник получал свое, правда в очередной раз торжествовала, Фухе и прочие получали поощрение в виде благодарности в приказе, премии, внеочередных отпусков и тому подобного. Дело сдавали в архив, в тот самый, с которым у Фухе были связаны самые неприятные воспоминания.

Итак, ни с раскрытием, ни с задержанием вопросов не возникало. Стоило выйти на дежурство кому-нибудь из старой гвардии - да хоть бы и Фухе с Алексом,- как каталажка ломилась от чрезмерного наплыва посетителей, камеры были набиты, как вагоны подземки в часы пик. Что же касается раскрытия, то пожалуйста - бери любого из арестованных, он сразу присягнет на Библии, что видел Робина Гуда в толпе демонстрантов протеста за ядерное довооружение на Пиккадилли-серкус в минувшую пятницу. Потом говоруна отпускали. Отпускали с тем, чтобы зацепить во время следующей облавы или посадить за разглашение сведений, представляющих государственную тайну и разглашению не подлежащих.

Судьба задержанного мало зависела от степени его виновности. Точнее будет сказать - вообще не зависела.

Она зависела от того, когда совершено мнимое преступление - в начале или в конце месяца,- от того, как в управлении обстоят дела с планом по раскрытию, от градуса похмельной свирепости главного прокурора... Ну, и еще от ряда причин.

На то, чтобы вникнуть во все тонкости юрисдикции и пропитаться духом непримиримости к преступному миру, разбавленному пиву и к самому делу охраны правопорядка, молодому сотруднику поголовной полиции требовался год.

Комиссар Фухе в свое время, еще когда его фигура не доводила малых детей до истерики, а беременных женщин - до припадка, затратил на это чуть менее восьми лет. Такой длительный срок освоения премудростей и тонкостей дела был вызван тем, что мыслительному аппарату Фухе был нанесен чувствительный урон. Еще в детстве ему несколько изменили конфигурацию черепа посредством чугунной мыльницы и тем самым нарушили изначальный вакуум, который был необходим Фухе для нормальной циркуляции мыслей по периметру его черепной коробки.

После этой трагедии, когда в голове комиссара появилось не запланированное природой отверстие, дело стало худо. Мысли стали вываливаться наружу, ужасая окружающих и давая повод злопыхателям поскалить зубы.

Постепенно у Фухе стали проваливаться слова, фразы и целые сложноподчиненные предложения. Речь его стала запутанной и многозначительной. Его повысили в звании.

На званом вечере в честь двухсотлетия Общества по охране болезнетворных микробов он произнес речь. Она произвела фурор, вызвала к жизни студенческие волнения, дело чуть не дошло до революции. Эта речь многократно печаталась в прессе как образец лаконичности и делового подхода к вопросу.