Фридрих Незнанский: Ошибка президента

Своей судьбы родила крокодила

Ты здесь сама…

В общем, так, Вячеслав Михалыч, решил я мокруху на тебя повесить. Стучать теперь больше не побежишь. Встретишься со своими мусорскими кумовьями – от них же вышак схлопочешь. А так шанс выжить имеешь. Жора, принеси тряпочку с крылечка… Вот тут на газетку положь, – сказал он брату, когда тот вернулся. – Теперь клифт хозяйский с гвоздика сними. Деньги, документы есть в карманах?

– Стольник.

– Нам чужого не надобно, положи на стол, хозяину на дорогу пригодится. Так. Теперь пиджачок об тряпочку маленько потри и к барышне отнеси. Мигом назад. А ты, Славик, сначала за тряпочку подержись, а потом за любимый свой «золинген». И не дури. Пять минут на сборы тебе – и турманом на Три бана. На билет до Ташкента, надеюсь, хватит? Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма.

Леха встал и отошел в угол, держа Славку под приделом.

– Не дури, ты меня знаешь! – повторил он. – Моли Бога, чтоб Зинка не явилась, пока ты здесь. А то все по-другому повернется.

Бледный как мел Славка потянулся было за бутылкой.

– Не советую. До вокзала лучше трезвому добираться. Возьми непочатую с собой, в поезде махнешь.

Славка молча встал, открыл дверцу шкафа, несколько секунд оглядывал свой гардероб, потом быстро переоделся в новый костюм, небрежно сунул свежую рубашку в потертый портфель, бросил туда же галстук. Повертевшись у подоконника, приподнял его и достал довольно большой сверток. Потом сунул в портфель полную поллитровку, завернул в газету кусок сала и хлеб. Последними в портфель попали бритва, помазок и мыло.

– Ну? – злобно взглянул он на Леху.

– Паль-чи-ки!

Славка выполнил требуемое и с силой вогнал финку в крышку стола. На все ушло несколько минут, и запыхавшийся Жора только сейчас появился в дверях.

– Почапали! – сказал Леха, и вся троица направилась к калитке.

– Жоржик, ты тут покрутись. Появится Зинаида, придумай что-нибудь, во двор не пускай.

Двое быстро удалялись с места событий.

Минут через двадцать Леха появился.

– «Дело сделано, сказал слепой». Бывший щипач, а ныне мокрушник Попердяка, он же Тимофеев Вячеслав Михайлович, он же Костыль, изволили убыть в шикарном лимузине в направлении жарких стран.

– А куда он поехал?

– А наше какое дело. Меньше знай – дольше проживешь. У тебя-то какие новости?

– Да никаких.

– Хорошего понемножку, валить надо отсюда. Пойду за душегубом.

Вскоре Леха вернулся вместе с Костькой; тот был уже в новой рубашке.

– Теперь линяем. На Старом дворе небось еще гудеж вовсю. Двинем туда. А идем мы, между прочим, из рыбтузовской общаги, где мацали демократическую молодежь женского пола.

– Мацали? – не понял Константин.

– Ну профессор, а я думал, ты все знаешь! Щупали, цвет кожи проверяли. Ладно, не боись, все путем. – Леха остановился, запрокинул голову и глотнул граммов сто пятьдесят из полупустой бутылки «Столичной». – Махни, тебе сейчас полезно! – протянул он бутылку Константину. Тот молча допил и запустил бутылку в пруд.

– Что приуныли, пацаны? Держи хвост пистолетом! За– пе-е-вай:

Эту песню запевает молодежь, молодежь, молодежь,

Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь…

– Опять Мыльников, два, девятнадцать, – недовольно проворчал дежурный по отделению капитан Потапов. – Снова там перепились, дебош, ругань, драка. – Он повернулся к молодому лейтенанту милиции Бояркину: – Поезжай-ка, Петя, выясни, в чем там дело на этот раз.

– Это на втором этаже, где бабульки живут? – переспросил Бояркин.

Потапов кивнул.

– Так я там только на прошлой неделе был, – сказал Бояркин.

– Оттуда сигналы чуть не каждый день поступают, дают им эти двое жару.

– Так, может, их того… да на пятнадцать суток, – предложил Бояркин.

– И куда девать их? В Москве забито все такими вот… В общем, поди разберись, как там и чего, может, действительно на год за хулиганку наберется.

Лейтенант Бояркин вздохнул и пошел по знакомому ему адресу.

Дом два по Мыльникову переулку представлял собой весьма импозантное здание, построенное в самом начале века. Квартиры с высокими потолками, овальные окна, широкие лестницы. Правда, за этим красивым фасадом скрывались обычные советские коммуналки, но не такие перенаселенные – по три-четыре семьи в каждой. Однако в большинстве квартир по-прежнему сохранились бронзовые дверные ручки, мраморные подоконники и прекрасный дубовый паркет.