Фридрих Незнанский - Ошибка президента

– Я знаю, – прошептала трубка. – Привет ему. И супруге твоей тоже.

– Ты где?

– Да есть тут одно местечко…

Турецкому до смерти хотелось говорить еще, но возле уха уже раздавались короткие гудки.

– Слушай, поразительно все-таки – начало декабря, представляешь, какая сейчас погода в Москве! А тут солнце светит.

Татьяна потянула свое красивое тело, которое казалось еще красивее от покрывавшего его бронзового загара. Если, бы она застыла на месте, ее, наверно, можно было бы принять за прекрасную статую, но нет, она была живая и оттого еще более соблазнительная.

Она поднялась и, легко пробежав по белому чистейшему песку, грациозно упала в воды океана. Вода была удивительного голубого цвета и прозрачна настолько, что глубина казалась бесконечной. Разумеется, Татьяна с детства привыкла к Черному морю, ее каждый год родители возили в Анапу, в Витязево, в Лазаревское. Но этому голубому простору наше Черное море не годилось и в подметки, как и вообще вся ее прошлая жизнь в сравнении с той, которая сейчас начиналась.

– Как здорово! – воскликнула она, когда, выйдя на берег, устроилась под большим полосатым навесом уютного кафе, где за изящным столиком ее ждал Константин Андреевич. Это был уже не юный, но очень подтянутый, моложавый мужчина. На вид ему можно было дать чуть больше сорока и уж никак не пятьдесят два, как было в действительности.

– Просто рай на земле, – улыбнулась Татьяна.

– Конечно, Бермудские острова – лучший климат в мире. Мягкий и здоровый. Мы с тобой находимся сейчас на вершине древнего потухшего вулкана, который потом зарос колониями кораллов, образовавшими острова. Потому тут и песок такой белый – коралловый. Между прочим, Гамильтон– единственный порт на Саргассовом море. Море, не имеющем берегов…

– Господи, откуда ты все это знаешь?!

– Так у меня отец был географ. Я по картам и читать учился.

Он заказал кофе и немного сухого мартини.

С океана налетал легкий бриз, и, глядя в голубую безбрежную даль, окаймленную, как дорогой аквамарин, серебристой белизной песка и ярким изумрудом зелени, Татьяна думала, что добилась наконец того, чего хотела.

Она стала богатой, свободной, и Костя на самом деле ей нравился гораздо больше, чем Леонид.

Они посидели еще немного. Солнце начало клониться к западу. Они поднялись и пошли по улице городка, залитой солнечными лучами, в которых уже появился красноватый вечерний оттенок.

– Казино, – сказала Татьяна, указывая на дверь, откуда доносилась призывная веселая музыка.

– Нет, – серьезно покачал головой Константин Андреевич, – я в карты не играю, да и не только в карты – ни во что. Отыграл свое. Очень давно.

На его лице появилось какое-то отсутствующее, суровое выражение, и он сразу стал казаться старше.

– Ну что ты такой смурной. Не хочешь – пойдем к себе, – предложила Татьяна.

На лице ее спутника еще некоторое время сохранялось мрачное, сосредоточенное выражение, но внезапно он как будто стряхнул его с себя. Он озорно улыбнулся, протянув руку, сорвал с куста небольшую чайную розу и, галантно поклонившись, вручил ее Татьяне.

Вернувшись в бунгало-люкс, Татьяна пошла принимать душ – океанская вода была куда солонее черноморской, и если ее не смыть, тело после купания покрывалось белой корочкой соли.

Константин Андреевич включил телевизор. Показывали новости СNN.

Вошла Татьяна, завернутая в большое махровое полотенце.

– Ну, что нового в мире?

– Все как всегда, ничего особенного. Вот Будапешт показывают. Поговорили и разошлись: уже обедают. Некоторое время назад и я туда собирался.

– А о чем там говорили-то? – поинтересовалась Татьяна.

– Сейчас тебе переведу. «В кулуарах президент Валенса заявил президенту России, что никто теперь не сможет диктовать Польше ее внешнюю политику». Ха-ха-ха! Ой, бедолага, без ужина остался!

– Что-что?

– А видишь, пустой стул крупным планом показали. Наш-то не захотел рядом с Валенсой сидеть и обед по случаю закрытия сессии СБСЕ проигнорировал. Так, что там дальше… «Вероятно, этот шаг следует расценивать как ответ на настойчивое желание Польши вступить в НАТО и первый акт новой жесткой внешней политики России, декларированной в воинственной речи господина Яблокова на встрече СБСЕ. Политические обозреватели единодушно отмечают, что выступление российского главы в Будапеште – одно из самых жестких международных заявлений Москвы после падения коммунизма».

– Чего-то наш какой-то суровый стал…