Фридрих Незнанский - Ошибка президента

– Гражданка Бурмеева, вы арестованы.

Собственно, Татьяна не слишком удивилась, когда час спустя открыла дверь и увидела на пороге двух милиционеров, а с ними следователя Сашу Турецкого, не поразила ее и услышанная фраза.

Долгое утро все еще никак не кончалось. На Татьяне был тот же брючный шелковый костюм, который она надела, выходя из дома вместе с Сергеем. Из комнаты выглянула заспанная растрепанная Корина в халате, казавшаяся от этого старше и бестолковее.

– Что такое, Танюша? – спросила она, удивленно глядя на людей в милицейской форме и все еще не понимая, как они оказались в прихожей.

– Сергей решил выйти, на него напали. Он в больнице. Я была с ним. Меня везут на допрос, – очень кратко изложила Татьяна суть дела, опустив лишь ту деталь, что сама она арестована.

– Как же так! Сережа! – всплеснула руками Корина. – Ему же нельзя было выходить.

– Устал сидеть дома, – пожала плечами Татьяна.

– А они его караулили, подлецы! – воскликнула Корина и, обратившись к Турецкому, с которым она разговаривала всего несколько часов назад, спросила: – Как он? Куда его увезли?

– В Склиф, – ответил Турецкий, – положение тяжелое. Очень большая потеря крови.

– Мерзавцы! – Корина погрозила кулаком в пространство.

Турецкий в изумлении наблюдал, что на лице Татьяны решительным образом ничего не отражается. Трудно было даже представить себе такое самообладание. Она выглядела озабоченной, подавленной, но никак не виноватой. Судя по ее виду можно было скорее предположить, что она переживает из-за Саруханова, чем то, что она опасается правоохранительных органов.

– Не беспокойтесь, Корина Аршавировна, – сказала она, – все будет хорошо. Пойдемте, – кивнула она милиционерам, так и не посмотрев в сторону Турецкого.

Турецкий шел домой, стиснув зубы. Плечо, еще не окончательно зажившее, отчаянно разболелось. Во время драки он забыл о нем, но теперь оно ответило ноющей болью. Но главное было не это – физическая боль далеко не всегда самая мучительная. И сейчас Турецкий был даже рад, что болело плечо – это отвлекало от другой боли – от смеси обиды, досады и ярости, переполнявшей душу.

Как он мог влюбиться в эту женщину! Продажную, лживую, подлую. И при этом обладавшую лицом ангела. Она смеялась над ним, как смеялась и над другими, ни на минуту не сомневаясь в себе. Она шла в полном смысле слова по трупам влюбленных в нее мужчин, пользуясь своей властью над ними. Но кроме ненависти и презрения к Татьяне Турецкого мучили презрение и ненависть к самому себе. Что же он, оказывается, не может устоять ни перед одной хорошей фигурой и смазливым лицом? Что заставило его мечтать об этой женщине? Сейчас ему трудно было поверить в это, но ведь был подлый момент, когда он был готов ради Татьяны бросить Ирину с дочкой. Турецкому хотелось верить в то, что он все же никогда бы не пошел на это, но какой-то голос внутри нашептывал, что, если бы Татьяне этого очень захотелось, если бы Турецкий был ей нужен, она скорее всего добилась бы того, чего хотела. Какое счастье, что он принадлежит к не интересующей ее касте бюджетников-голодранцев.

И еще мучило запоздалое раскаяние перед Ириной. Ведь она-то предана ему до гробовой доски. «Все,– принял ТВЕРДОЕ решение Турецкий,– воскресенье проведу с семьей. А то они меня совершенно не видят. Скоро дочка забудет, как выглядит ее родной отец».

Он подошел к дверям своей маленькой квартирки, открыл дверь.

– Папа, папочка! – закричала дочка.

Турецкий поднял ребенка на руки и сразу скорчился от боли – плечо. Он осторожно поставил девочку на пол.

– Погоди, я сейчас умоюсь, а то видишь, какой папа грязный.

– Саша, что-то случилось? – встревожено спросила Ирина. – У тебя такой вид… Ты дрался?

– Да, – махнул здоровой рукой Турецкий. – Брали одного типа, который немножко сопротивлялся. Ничего особенного. Только вот плечо что-то недовольно.

Ирина помогла ему стянуть с больной руки куртку, свитер и рубашку.

– Иди умывайся, – сказала она, сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Она по опыту знала, что если муж сам не вдается в подробности, то лучше его и не расспрашивать. – У меня сегодня на обед грибной суп.

– Милая ты моя, – Турецкий с нежностью обнял жену здоровой рукой, – какой ты у меня молодец.

Он смотрел на жену совершенно другими глазами и не понимал, как мог он хотя бы на миг подумать, что может расстаться с ней, ведь на всем белом свете не было у него человека ближе и роднее, чем она.