Тихон Астафьев - Гильзы в золе - Глазами следователя

Малютин, обычно не участвовавший в допросах, на этот раз остался в кабинете вместе с Борисом Васильевичем. Мосолов знал, что остался оперуполномоченный неспроста.

Борис Васильевич долго выдерживал паузу, разглядывая подозреваемого.

— Вы знаете, Семенцов, что это за пистолет? — спросил он, снимая газету, под которой лежало оружие, — Знаете, что это за гильзы и пули?

И, не ожидая ответа, продолжал:

— Из этого пистолета были убиты жители села Княжья-Байгора Субботин и его дочь. Пули, которые вы видите, извлечены из трупов. Как установила экспертиза, они выстрелены именно из этого пистолета.

— Да?.. Любопытно. Хотелось бы знать, как это на пулях разглядели узорчики и вензелечки. Что-то не приходилось видеть.

— Я Киева, Семенцов, не видел, но Киев существует. Узорчики, Семенцов, видны в микроскоп. Пуля в канале ствола вращается, и нарезки оставляют на ней такое множество штрихов, что, как говорят, живого места не остается. А вот их увеличенное изображение. Довольно интересные линии: прямые, частые и разной толщины. И заметьте, у каждого пистолета свои, особые. Вот эти обнаружены на пулях, извлеченных из трупов, а эти на пулях, специально выстреленных в лаборатории из этого пистолета. И заметьте, совпадают, словно линии разорванной надвое полосатой ткани.

— Возможно… А какое, собственно, я имею отношение ко всему этому? — спросил директорский шофер, поправляя штанины брюк таким образом, чтобы складки падали от середины колена к носку желтого, сверкавшего глянцем ботинка.

— Довольно существенное. На пистолете обнаружены ваши пальцевые отпечатки.

Ресницы Фокстрота дрогнули.

— Мягко выражаясь, на пушку берете, гражданин Мосолов? — ответил он.

Но кадык Семенцова сделал движение, говорившее о многом.

— Нет, Семенцов. Не беру на пушку. Вот заключение экспертизы. А по этим увеличенным снимкам вы и сами сможете убедиться, что следы абсолютно одинаковы. Вам помогут красные стрелки, отмечающие совпадения. Прошу.

Шофер взял в руки акт и фототаблицы, но пальцы неприятно дрожали, и он положил документ перед собой на стол. Акт он читал долго, произнося шепотом, как первоклассник, непонятные слова. Через четверть часа он осилил документ.

— Значит, получается вроде я их?..

Мосолов кивнул.

— И что за это может быть?

— Я думаю, — отвел следователь вопрос, — сейчас нужно выяснить, как все случилось.

Семенцов долго мял в руках бежевый, под цвет щегольского костюма, берет.

— Ладно. Я и сам знаю, что за это бывает. Слушайте вот. Следствие ваше неправильное. Отпечатки на пистолете мои, но убивал не я. Я шофер. Мое место за баранкой. Сейчас я в правде заинтересован больше вас. Я знаю подельников. Они будут молчать. А я, когда такая бумага? На что мне рассчитывать? А следы мои. После универмага я заворачивал пистолет в тряпку и прятал над окошком.

— Разве Дрынкин не мог положить его сам?

— Он засовывал под обшивку двери отрезы шерсти.

— Так кто же убил Субботиных?

— Я не видел. Но по дороге я понял из их разговоров, что двое на совести Дрынкина.

— А один?

— Ну, знаете, я в милиции не работаю. Тут я вам не помощник.

— А что вы скажете о Тимофее Кулагине? — неожиданно спросил молчавший до сих пор Малютин.

— Ага, зацапали? Ну что ж, мне плакать о нем нечего. Спрашивайте его.

— А если он не скажет нужную нам правду о пожаре?

— Он? Двое суток продержите, на третьи сам в волчок постучит. Ему правда еще нужнее, чем мне.

— Вы думаете? — усмехнулся подполковник.

— А вы не улыбайтесь. У меня есть хоть что-то. Я все-таки сидел в машине, когда их убивали. А что скажет он? Может, машины было две или четыре и в каждой сидело по человеку? Тогда кто же пристукнул за два мешка барахла и за старый самовар старичка и его дочек? Только осел может молчать, ожидая, когда его по ошибке, за компанию с Дрынкиным, ну, и еще там с одним, поставят к стенке, хоть стрелял и не он. Тимоша не будет молчать. Он не упустит возможности по решению суда живым отправиться в тихую колонию куда-нибудь под Архангельск или в Сибирь. Потому, что он не стрелял. А меня вы, начальник, подвели. В новом костюме — и в камеру. Можно сказать, впервые в жизни надел. Жалко. Вы уж пошлите кого-нибудь, чтобы переодеться принесли.

Уходил Фокстрот той же, какой и вошел, танцующей походкой, за которую и получил свое прозвище.

— Откуда ты выкопал этого Тимошу? — спросил Борис Васильевич, когда за арестованным и конвойными закрылась дверь.