Светлана Гончаренко - Победитель свое получит

Наиль так же отправил Илью от греха подальше, как только что сам Илья прогнал Алену.

Но это не значило, что Илья послушался и побежал домой. Он стал бродить в кустах, прислушиваясь к шуму и музыке на втором этаже. Надо было собраться с мыслями.

В конце концов он решил подкрасться ближе к «Волге». Для этого он снова высунулся из-за угла.

Странно, но картина во дворе выглядела не просто мирно, а до ужаса знакомо: «Волга» обозначала свои старомодные обтекаемые формы в сизом ночном свете, невесть откуда берущемся. Даже вмятину на крыле удалось разглядеть! Крыша машины была очерчена четкой желтой линией – это на нее падал свет из окна Хоменко.

Водитель, как и в тот вечер, когда Илья увидел его впервые, меланхолически курил. Струйка дыма поднималась из-за приспущенного стекла и медленно, колеблясь, ползла вверх, где ее кончик золотился электрической желтизной из того же единственного окна.

Илья долго смотрел на эту струйку. Ни Наиля, ни патрульной машины все еще не было. Стоять и ждать в кустах – тоска зеленая. Илья захотел получше рассмотреть водителя «Волги». В свое время, будучи курочкой Цып-Цып, он глядел на мир в узкую щель меж дурацких глаз-подушек и никаких примет бандитов не уловил. Он старался лишь запомнить номер машины.

Осторожно ступая по мягким листьям, Илья пробрался за сиреневый куст. Некогда этот куст заслонял скамейку. Обычно на таких скамейках сидят любопытные старушки. Теперь старушек в округе совсем не осталось, а скамейка то ли сама сгнила и развалилась, то ли ее разнесли на дрова. Остались только две ямки в земле, в которые когда-то были врыты ножки. Зато куст сирени на воле разросся во все стороны. Сквозь гущу его веток сложно было что-то рассмотреть, а вот наблюдатель тут мог остаться незамеченным.

Сколько Илья ни напрягал зрение, водитель для него так и остался безликим силуэтом. Стриженая голова с небольшими бугорками бывалых (наверное, боксерских) ушей не имела ничего индивидуального и походила на гриб-дождевик. Водитель даже не шевелился. Только струйка дыма, пишущая в темноте прозрачные узоры, да редкие плевки из-за опущенного стекла говорили о том, что в машине сидит живое существо.

Илья перестал глядеть на водителя. Ему вдруг изо всех сил захотелось что-нибудь сделать – побежать, прыгнуть, закричать. Просто стоять и слушать гулкие удары в подъезде стало тошно. Руки и ноги начали сами собой подергиваться и дрожать, будто хотели пойти в пляс вопреки планам своего владельца. Да и гармонь ревела теперь совсем уж сумбурно. Самое тонкое музыкальное ухо не различило бы в этой мешанине «Амурских волн».

Может, это были уже и не «Амурские волны», а что-то совсем другое. Старик Хоменко стал подпевать гармони и что-то выкрикивать – Илья узнал его сиплый голос. Вдруг аккуратный хлопок присоединился к общему шуму. Илья не сразу сообразил, что это выстрел.

Следующий выстрел был слышнее – или показался таким, потому что Илья понял, что стреляют. Затем Обитель Пропавших Душ вздрогнула изнутри, стукнула и звякнула какими-то уцелевшими мелочами и стеклянными осколками. Что-то упало с крыши. Единственное окно, отважно желтевшее среди ночи, распахнулось внутрь, теряя стекла, треща ветхой рамой и размахивая зелеными занавесками.

Илья из своего куста видел, как старик Хоменко высунулся в окно. Он навалился гармонью на подоконник, растянул меха в оглушительном органном вое и закричал на весь мир:

– Убивают!

За его спиной светилась не тусклая лампочка в одном из рожков стародавней люстры, а целое пламя – большое, подвижное, светло-рыжее. Пламя было настоящее и живое.

В ту же минуту из подъезда выскочили двое. Одновременно, будто до того они долго репетировали, оба открыли дверцы «Волги» и упали внутрь салона. Еще не совсем они успели туда убраться и закрыться изнутри, как мотор уже повысил голос. «Волга» тронулась, шелестя по размокшим листьям.

Не может быть! Серая «Волга» снова уезжала в темноту! Снова она ускользала, снова делала сомнительной выдумкой все, что знал о ней Илья! Это было самое обидное.

Как и в самый первый вечер, Илья стал шарить по земле. Он искал камень или хотя бы достаточно увесистый ком грязи. В руку ему сунулся обломок кирпича, крупный, почти половинка. Годится! Именно то, что нужно, – тяжелый, насосавшийся осенней влаги, склизкий кирпич.

Илья бросил кирпич, от злости даже не подумав, что сделается виден в свете подфарников «Волги». В свой бросок он вложил все отчаяние, какое копилось много дней и по разным поводам. Было этого отчаяния так много, что ни один прежний удар – палкой, кулаком, поролоновой фруктиконовой лапой – не мог его вместить.