Владимир Безымянный - Выигрыш - смерть

- Отряд, выходи на поверку! - и устроился читать взятую в библиотеке книгу. После подъема и перед отбоем вся зона выстраивалась пятерками по отрядам для проверки на плацу. Пересчитывали - не сбежал ли кто. Так и в этот раз: зона построилась на плацу - одного нет. Кого? Новенького. А новенький, то есть я, сидит с книжкой на стуле дежурного. Нашли меня и привели на плац.

- Ну, если из-за тебя снимут баллы, готовься,- прошипел председатель совета отряда. Он ждал суда на "химию", и каждое нарушение могло для него оказаться роковым.

Вытолкнутый на середину плаца, я чувствовал себя бесконечно одиноким перед монолитом строя. Моя беспомощность, неприкаянность были настолько очевидны, что начальник колонии полковник Боровский рассмеялся.

- Ты какой день в зоне?

- Пятый, гражданин полковник.

- Как же его наказывать? Кто поставил новичка дежурить по отряду? Простим его, ребята? Становись в строй и помни - проверка дела святое. Все спать хотят. Верно, хлопцы?

Строй одобрительно загудел. Эпизод остался без последствий.

Через месяц приехала мать. Узнав о предстоящем свидании, ко мне подошел чернявый татарин из Антрацита Гавур. Рукав новой выглаженной куртки украшал ромб с вертикальной палкой: атрибут "бугра" отряда.

- Слушай, Дима, если к тебе кто приедет, попроси сто рублей. Мне они на воле во как нужны. А я вещей дам в зоне, продуктов. Я скоро уйду на "химию", но тебя земляки пригреют.

Мягко стелет, подумал я. Кто мне поможет, когда Гавур уйдет? Кому я нужен?

Подошел Румын - земляк и преемник Гавура на посту "бугра". Под его глазом красовался старый кровоподтек. Я еле сдержался, чтобы не усмехнуться - нашла коса на камень.

Из последнего карантина в отряд пришел Славик Ткач из Горловки. Ежик коротких, светлых, почти белых волос обрамлял крупное волевое лицо. Земляки встретили Ткача почтительно-радостно. Вторая судимость в семнадцать - не что-нибудь. Славик своих воровских взглядов не скрывал, но влиять на кого-либо не пытался. Смысл наколок на его теле был ясен всем: звезды на плечах и коленях - "никогда не встану на колени и погонов не надену", маленький воровской жучок, ползущий от пупка к ребрам и перстень "дорога через малолетку". Когда Славику пришла очередь убирать комнату, к нему привязался Румын.

- Ты эти воровские замашки брось. Становись на колени и мой как все. Раком только бабы стоят. Или сам в девочки просишься?

Активист толкнул Ткача, и тот еле удержался на ногах. В ответ Славик ударил сразу. Резко, сильно, дважды. Загнал Румына под кровать, плюнул на недомытый пол и ушел собираться в карцер. Иного исхода и быть не могло. Начальнику спецчасти все это представили как отказ "второходчика" от работы.

По возвращении Ткача из "трюма" больше к нему не приставали. Сила удара и, самое главное, духа - комбинация опасная. Тем более, что ему скоро восемнадцать, а следовательно, его ждет перевод во взрослую колонию. После восемнадцати в ВТК оставляли только лояльных к администрации заключенных. Активисты боялись подниматься на "взросляк", представляя характер встречи, и потому беспокоились только о себе. Все делалось для того, чтобы выпятить свою лояльность, выслужиться и выйти на свободу раньше конца срока. Этой дорогой пришлось идти и мне. Не надев повязки "бугра", думать об условно-досрочном освобождении не приходилось. К тому же, обленившись от ничегонеделания на инструментальном участке, я стал строить планы, как бы вообще перестать ходить в производственную зону.

Заключенные обычно жили "семьями". Три-четыре человека складывали купленные в ларьке продукты и передачи из дому в одну ячейку пищевой каптерки, вместе ели, курили и дрались. Кроме меня, в отряде был еще один "студент", покончивший с академической премудростью на месяц раньше, чем я. Звали его Женя Талалаев. Он получил свои девять лет за взлом "мохнатых сейфов". Вместе с угрюмым лысоватым грузином они "случайно" входили с приглянувшейся девушкой в лифт, угрозами и побоями заставляли молчать и насиловали. Всего пять эпизодов. Глядя на невинно-улыбчивую рожицу "студента" с оттопыренными ушами и пухлыми девичьими губками, трудно было поверить, что это и есть "чердачный донжуан". Парень он был не вредный, но с подлецой. Ангелы в колонию не попадают.

Третий член нашей "семьи" - Вова Ломонос - насильник с унылым, вечно смотрящим в пол крупным носом, лобастой головой и застенчивой улыбкой. Будучи каптерщиком, он усвоил одну простейшую истину - если у каждого из двухсот человек отрезать немного сала, масла, стащить одну конфету или печенье - не заметит никто. Но бывало, что активисты поглавнее и сами запирались с Ломоносом в каптерке "на ревизию санитарного состояния", откуда выходили сытые и довольные. Кое-что перепадало и нашей "семье". Зато и каптерщик был, как говорится, вне подозрений, и плохо бывало тому, кто пробовал поставить эту истину под сомнение. Ломонос знал, из какой ячейки можно взять. Лозунг "жулики не зараются" победил в нем и элементарную брезгливость, не позволяющую брать у педерастов и прочих "чуханов".