неизвестен Автор - Преступления могло не быть !

Потом однажды к ним пришла высокая худая женщина в очках.

- Ну здравствуй, мальчик! Сколько тебе лет?

Она была очень ласкова, эта женщина, вся в черном. Она потрепала Лешкин вихор и похлопала по спине.

- Значит, в школу собираешься? Ну вот я пришла тебя записать.

Мать стояла рядом, глаза ее весело блестели. Она тоже Лешку погладила по голове.

- Вырос, сынок, вырос! Теперь вот учиться будешь...

Они улыбались, вертели Лешку из стороны в сторону, хвалили рост и здоровье. Женщина стала удобно усаживаться за столом.

- Дайте-ка мне свидетельство о рождении ребенка...

Мать порылась в шкатулке и дрожавшей рукой протянула бумагу.

- Шел бы ты, Леш, погулять... - сказала она, виновато улыбаясь.

- Ничего, он не мешает, пусть посидит... - женщина взяла у матери метрику и стала читать, - значит, вы мать-одиночка...

- О, господи! - мать пошатнулась, она уже знала, что с этим понятием Лешка связывает то некрасивое ругательство, которое услышал на автобусной остановке.

- Ну вот, Лешенька, - засуетилась мать, когда они остались одни, - в школу идешь, ты уже вырос, все понимаешь... Почему ты у меня никогда не спросишь, где твой папа?

- У меня нет папы... - нахохлился Лешка.

- Но ты же знаешь, что у всех мальчиков и девочек есть папы, ты должен уже поинтересоваться, почему у тебя нет...

- Ты мать-одиночка, - ответил Лешка.

Она судорожно сжалась, потом выдвинула из-под кровати старенький чемоданчишко, быстро перерыла его.

- Вот, Лешенька, теперь ты все должен знать... - из розового лоскута она бережно вынула фотокарточку. Мать как-то особенно засветилась, протягивая ему тронутый желтизной снимок. Под окнами большого здания, на скамейке сидело несколько мужчин. Были они не в брюках, а в длинных, до полу, халатах.

- Это больница, где я работала санитаркой, а вот твой отец. Он не видел тебя, ты родился потом...

Она обняла Лешку и заплакала навзрыд.

- Ты не думай, Леша, он живет, живет в тебе, он же не ушел с земли совсем, он оставил тебя... И ты часть его, часть его жизни...

Вечером, когда они легли спать, мать долго говорила мало понятное для него:

- Люди, люди! Осудить они могут, посмеяться они могут, оскорбить... А понять любовь к обреченному на смерть? - она стиснула руки на груди. - Знала я, знала, что он умрет, без врачей знала, а не могла не любить. Нужна ему была моя любовь. Страшно без нее было умирать... И ты мог не быть... Сама захотела и ему сказала: не бойся за меня, все вынесу, а знай - на земле останется человек от тебя, не умрешь ты совсем...

Лешка уже засыпал, а она все говорила:

- Живуч человек! И любви хочет! Вот уж какой был больной. Я его боль в своей голове чувствовала. Стою возле него, а в душе стон. И смотрит такими глазами... Убегу куда-нибудь, наревусь...

Мать-то вообще была веселая и беззаботная, но временами впадала в какую-то грусть.

- Эх, Лешка! - говорила она в такие дни. - Есть у меня только ты, а больше никого...

Однажды среди ночи он услышал шорох и тихие голоса. Лешка открыл глаза. На кровати рядом с матерью сидел мужчина.

- Сама ты ничего, да вот приданое у тебя - пацан!

- Ма-ма! - закричал Лешка.

На кровати зашевелились, мужчина оправил пиджак, поднялся и, прихрамывая, ушел. Мать подскочила к нему.

- Ну чего ты, чего ты? Большой ведь, все понимаешь, а кричишь. Ну, что я тебе? Зачем? - она потрясла Лешку за плечи. - Зачем звал?

- Мама, - захныкал Лешка, - чужой...

- Эх, Лешка, связал ты меня на всю жизнь, теперь никуда не денешься...

Смирнов поднялся на ноги и, пригибаясь, вышел из сарая. В военно-спортивный лагерь они вернулись втроем.

- Вполне закономерное явление, - заметил Виталий Павлович замполиту, что после этого мальчишка стал убегать из дому...

Уже совсем в темноте подъехала машина, и Виталий Павлович, скрывая свое мрачное состояние, встречал шефов-артистов, которые приехали, чтобы дать на открытии лагеря концерт.

А утром, когда мальчишки, окружив артистов, наперебой задавали разные вопросы, Виталий Павлович отозвал в сторону энергичного мужчину с гуслями в руках и поделился сомнениями - стоит ли, после того, что произошло, давать концерт, ведь должна была быть какая-то мера наказания. Мужчина улыбнулся, представился Данилой Даниловичем и попросил начальника лагеря выстроить этот второй взвод и разрешить ему выступить перед ними.

Мальчишки стояли завороженные боясь шевельнуться. Руки артиста творили с гуслями чудеса, он играл долго, с каким-то упоением для себя, не останавливаясь, переходя от одной мелодии к другой. А когда кончил играть, устало опустил руки вниз, встал со стула, близко подошел к строю мальчишек и доверительно спросил, понравилась ли им его игра.