Рауль Мир-Хайдаров: Двойник китайского императора

Странный вышел разговор, если длинный, путаный монолог Наполеона можно было бы так назвать; он даже рта не дал раскрыть Пулату Муминовичу. Махмудов, слушая человека, от которого зависела его судьба, вдруг невольно вспомнил Муссолини из того трофейного документального фильма, что видел в Москве студентом. Казалось, что общего между бесноватым дуче и маленьким круглым человеком с пухлыми руками, сидевшим за полированным столом-аэродромом? И тут он понял, что люди в толпе или такие, как он, одиночки моментально попадали под гипноз власти и силы. Эти гнетущие чары ничего, кроме страха и послушания, не внушали, а флюиды страха, излучаемые из тысяч душ, глаз, сердец, поразительным образом питали, множили силу "избранника народа".

Может, параллель с дуче возникла оттого, что первый сидел с тщательно выбритой головой. В хлопковую уборку, по жаре, он мотался по глубинкам области, и его чисто мусульманская манера не могла не броситься в глаза людям: о том, что внешняя атрибутика играет огромную роль, действует на массы, он, конечно, хорошо знал. Говорили, что в сельских районах на вечерние застолья с окрестными председателями он любил приглашать аксакалов и, когда ужин заканчивался, первым, как бы по привычке, по внутреннему убеждению, делал мусульманский жест "оминь", что невероятно подкупало, трогало до слез ветхих стариков, и росли, множились легенды о верности первого мусульманским традициям, его набожности.

Хотя Пулат Муминович точно знал от близких людей, что религия ему чужда, не имел он веры в душе. И вот теперь бритая голова перед очередной поездкой в глубинку вместе с "оминь" наверняка произведет впечатление на народ.

Испытывал ли страх Пулат Муминович? Пожалуй, хотя внешне это вряд ли проявилось — Махмудов владел собой. То, что он ощущал, не имело четкого определения, но все-таки очень походило на страх, если он и не хотел признаваться себе в этом. Многие ныне испытывали панический ужас при персональном вызове в обком. Пулат Муминович, конечно, не думал, что при его тесте Иноятове в этих стенах царила партийная демократия, единодушие, согласие и любовь и не было случаев самоуправства, но тогда было ясно, что поощрялось, что порицалось, и меньше оказывалось двусмысленности. И позже, при преемнике Иноятова, они ходили сюда с волнением на разносы, но без животного страха за жизнь — страх пришел с этим маленьким, ловким и проворным человечком: вот его действия, поступки, мысли всегда оказывались непредсказуемыми и для многих кончались крахом, крушением судьбы. С его приходом Пулат Муминович ощутил, что в области один хозяин, диктатор, и что Ташкент и Москва ему не указ, и не оттого, что далеки от его владений, а по каким-то новым созревшим обстоятельствам, не совсем понятным ему, на годы застрявшему в глубинке.

Когда Махмудов пришел к подобной мысли, он невольно глянул на карту страны, висевшую у него в кабинете, и подумал, что такой огромной страной правят не выборные органы, не Совмин, не ЦК, не Госплан, а человек триста секретарей обкомов. Люди, имеющие реальную власть, знакомые между собой, автоматически являющиеся депутатами Верховного Совета страны, членами ЦК и в Москве, и у себя в республиках, а если внимательно подсчитать их представительство — еще в десятках всяких органов. Занимают они ключевые посты пожизненно, как его тесть Иноятов, умерший, так сказать, на боевом посту, и его преемник, тоже скончавшийся в служебном кабинете по причине преклонного возраста. Такая власть, наверное, никакому влиятельному масонскому ордену не снилась…

Говорят, однажды к Тилляходжаеву на прием пришел депутат Верховного Совета с каким-то требованием и, видя, что его не очень внимательно слушают, сказал несколько раз настойчиво: я — депутат!

В конце концов хозяину кабинета надоело слушать настырного посетителя, и он на его глазах порвал жалобу и спокойно сказал:

— Ты избранник народа, потому что я так хотел. А теперь иди, не мешай работать и считай, что мандата у тебя больше нет, а в следующем созыве депутатом станет другой бригадир, раз не хватает ума воспользоваться упавшим с неба счастьем.

Так оно и случилось.

И все-таки что-то общее между дуче и хозяином кабинета было, хотя вряд ли тот держал апеннинского диктатора за образец — находились примеры куда ближе. Но говорил он, лицедействуя и так же низко опустив и набычив тяжелую голову, порой заговаривался, переходил то на шепот, то на крик, то сверлил взглядом, испепеляя собеседника, то невольно надолго упирал взгляд в стол, бормотал что-то отвлеченное, не имеющее вроде отношения к делу и вдруг оборачивавшееся неожиданной гранью, чтобы придать предыдущей фразе или всей мысли зловещее звучание.