Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я

— Ассалам алейкум, Сухроб-ака, с приездом, с возвращением в наши края, обняв его, приветствовал гостя погрузневший и поседевший Ибрагим. Говорят, после ареста хана Акмаля у него было много неприятностей и с земляками, и с властями, даже содержали несколько месяцев под стражей в Ташкенте. Пытались дознаться, где же хан Акмаль спрятал свои миллионы, но верный вассал выдержал многочасовые ночные допросы, и вот вроде на его улице сегодня праздник, вернулся из тюрьмы один из влиятельнейших друзей Аксая, и сам хозяин вот-вот должен объявиться.

— Выглядите вы прекрасно! — с восхищением сказал, оглядывая гостя, Ибрагим, — я ведь знаю, что вам довелось испытать в "Матросской Тишине", даже того, что на мою долю выпало, могу пожелать лишь врагу.

— Спасибо! — с волнением ответил Сухроб Ахмедович и вдруг понял, что копившаяся несколько лет злоба на Ибрагима за избиение в краснознаменной комнате пропала навсегда, а Ибрагим, столько лет боявшийся этой встречи, тоже почувствовал, что прощен, и оттого еще раз сгреб гостя в свои могучие объятия. Разговаривая с Ибрагимом, он невольно ловил себя на мысли, что поглядывает за спину собеседника, на веранду, не распахнется ли еще раз дверь и не появится ли сам Сабир-бобо, хозяин великолепной усадьбы.

Но Ибрагим, хотя и был взволнован встречей, а главное своим прощением, все же заметил этот взгляд, уловил желание гостя скорее увидеться с хозяином и, глянув на часы, очень тактично сказал, помня, что Сухроб Ахмедович человек крайне обидчивый:

— Хозяин ждет, и с нетерпением, но сейчас час молитвы, это время принадлежит только Аллаху, нет таких дел на земле, ради которых следует прерывать утренний намаз.

— Извините, я не учел это обстоятельство, хотя должен был догадаться, мы с Исматом по дороге заезжали в мечеть, — сказал, как бы оправдываясь, Сенатор, но в душе он обрадовался объяснению, ибо начинал нервничать, думая, что его опять начинают выдерживать в предбаннике, как в прошлый раз.

— Пиалушку чая с дороги? — предложил Исмат и показал рукой в направлении одной из шатрообразных беседок.

К ней втроем и двинулись. Пол беседки устилали ковры с разбросанными поверх яркими курпача и подушками, а посередине высился низкий столик хан-тахта, по запаху горячих лепешек чувствовалось, что накрыли за несколько минут до их приезда. Гостю предложили почетное место, и вновь, как и четыре года назад, за утренним чаем они оказались в прежнем составе. Ибрагим напомнил о той давней встрече и даже достал из кармана пиджака визитную карточку, которую некогда Сенатор вручил им обоим. Опять ели горячие лепешки с джиззой, присыпанные слабым красным перцем, макая их то в густую домашнюю сметану, то в молодой горный мед с личных пасек Сабира-бобо, снова он восхищался вкусом чая, и вновь ему напоминали о воде из Чаткальских родников. В общем, опять легкий, светский разговор ни о чем: ни о хане Акмале, томящемся в подвалах Лубянки, ни о самом Сенаторе, только освободившемся из тюрьмы, ни даже о Сабире-бобо сотрапезники, как и в первый раз, показывали поразительную выдержку, такт, считая, что только важный гость вправе затронуть серьезную тему. "Да, выучка у людей хана Акмаля отменная, не испортилась даже в перестройку, они не настаивали на плюрализме мнений", — с улыбкой подумал гость.

Вдруг среди вялотекущего разговора о достоинствах ташкентских и наманганских лепешек они услышали что-то наподобие гонга, только звук был чуть мягче, мелодичнее. Оба сотрапезника как-то сразу подобрались и чуть ли не в один голос объявили:

— Ходжа закончил молитву, и он ждет вас.

Сухроб Ахмедович рассчитывал, что они направятся к дому, а получилось наоборот, они пошли в глубь сада, и тут гость увидел широкий и полноводный арык. Беседка, сплошь увитая ярко цветущими розами, в которой их ждал Сабир-бобо, стояла на сваях прямо над водой. Доведя гостя до высокого крыльца беседки, устланного потертой ковровой дорожкой, сопровождающие молча, жестами, велели подняться, а сами, развернувшись, заскрипели сапогами по асфальтовой тропинке к дому.

Шатрообразная беседка, стоящая над широким арыком, пробивалась утренними лучами солнца и свежим ветерком с поверхности быстротекущей горной воды, оттого в ней оказалось светло и прохладно. И, только переступив порог, он увидел сидящего в углу человека, задумчиво перебиравшего четки, рядом невысокая подставка на манер музыкального пюпитра из резного красного дерева, на ней раскрытая старинная книга с пожелтевшими пергаментными листами, косо пересеченная широкой шелковой закладкой. "Коран", — подумал Сенатор и не ошибся. Старик, услышав слабо скрипнувшую половицу, отрешенно поднял голову, но, увидев гостя, улыбнулся и легко поднялся.