Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я

— Наверное, он решил открыть мечеть в день освобождения хана Акмаля. А может, он даже назовет ее именем, своего ученика?

— Хорошо, что вы об этом заговорили. Мечеть — самая большая радость в жизни старика и самая большая его тревога. Он спит и видит, что мечеть назовут его именем, оттого он дважды подряд хадж в Мекку совершил, чтобы не оказалось в крае конкурентов по святости, готов он и в третий раз поцеловать святой черный камень Каабу. Из святых мест он и привез домой проект этого великолепного молельного дома. Один паломник, оказавшийся известным архитектором из Стамбула, с ним старик случайно познакомился в Медине, подарил его, обещал приехать на открытие. Все вокруг, зная Сабира-бобо, его преданность хану Акмалю, считают, что мечеть он строит в его честь, но это совсем не так. Старику очень нравится, когда его спрашивают: как ваша мечеть? Как мечеть Сабира-бобо? Учтите это, если хотите что-то заполучить от него.

— Спасибо, Исмат. Это очень важная для меня информация. Мне действительно лучше потрафить старику, от него многое теперь зависит в моей судьбе.

Прежде чем отъехать с площади, Сенатор еще раз глянул в сторону памятника, но сколько ни вглядывался, айвана в тени бронзового вождя не было, значит, в перестройку одним "святым" местом в Аксае стало меньше. Глянул он и в сторону четырехэтажного здания правления агропромышленного объединения, принесшего столько славы, наград и доходов хану Акмалю, хотел спросить у Исмата, демонтировали ли грузовой лифт для автомобиля Арипова, на котором тот поднимался прямо к себе в приемную, но в последний момент передумал. Лифт, конечно, как и айван, давно демонтировали и продали на сторону, и скорее всего какой-то более удачливый чиновник из новой "перестроечной" волны смонтировал его у себя в особняке, нынче быстро строятся не только мечети. "Видимо, результаты перестройки в Аксае можно увидеть только на этой площади", — озорно подумал Сенатор и велел трогаться.

В прошлый раз хан Акмаль принимал его в резиденции, расположенной в яблоневом саду, гостевом доме, а на второй день перебрались высоко в горы, к водопадам, поближе к тайникам. Тогда двухэтажный охотничий домик, выстроенный в ретро-стиле тридцатых годов, поразил его простотой и уютом, каминным и бильярдным залами, просторными верандами, где в хорошую погоду накрывали столы, и, уезжая, он сказал себе — если дорвусь до власти, сумею отправить хана Акмаля в эмиграцию, то оставлю это здание нездешнего архитектора за собой. Как ни было любопытно, но он опять воздержался спрашивать о судьбе охотничьей усадьбы у водопада Учан-Су.

Скорее всего, пользуясь безвременьем и думая, что хан Акмаль навсегда сгинул в подвалах Лубянки, давно растащили громоздкую тяжеловесную арабскую мебель из столовой, огромные гобелены со сценами охотничьей жизни, не говоря уже о коллекции ружей и тщательно подобранной посуде. Машина, пропетляв улицами Аксая, въехала в какой-то зеленый тупичок на окраине и остановилась у одноэтажного дома за высоким, глухим дувалом из желтого сырцового кирпича. С улицы дом мало чем отличался от соседского, хоть слева, хоть справа, хоть любого напротив, но Сенатор знал традиции своего края, тут не принято жить напоказ, фасадом, подавлять соседа величием и богатством. Здесь живут… "окнами во двор", как мудро выразился один англичанин о Востоке еще в начале века. Как только машина остановилась, створки старых, скрипучих деревянных ворот тут же распахнулись, словно управлялись волшебной электроникой, как в западных аэропортах и отелях. Ему показалось, что они въехали в какой-то тоннель, так внезапно потемнело, но он понял сразу, что двор затенен густорастущим виноградником вперемешку с вьющейся чайной розой, да так ловко, что солнечному лучу не удается пробиться сквозь листву, есть еще у нас тонкие мастера, видимо, такой и следил за садом Сабира-бобо.

Дом стоял чуть в глубине двора, и вряд ли его можно было разглядеть хоть с улицы, хоть из-за соседнего забора, он утопал в зелени, цветах. И поражал прежде всего не дом, а территория, по узбекским меркам просто громадная, и внушительное одноэтажное строение на высоком фундаменте, предполагавшем подвальный этаж, не бросалось в глаза на таком пространстве, хотя при ближайшем рассмотрении резных колонн открытой веранды чувствовались солидные размеры здания. Вся огромная площадь усадьбы разбивалась высокими стенами из живой ограды — плотного вечнозеленого кустарника и все той же чайной розы вместе с виноградом, дорожки, проходы, главная аллея оказались затененными, как и несколько беседок, чуть возвышающихся над землей. Слышался шуршащий ток воды, но арыков он не видел, а прохлада, свежесть ощущались. Стояла такая тишина, что он, как и в прошлый раз, подумал, что его привезли в пустой дом, ведь учитель мог оказаться таким же мистификатором-иллюзионистом, как и его знаменитый ученик, но эту мысль Сенатору до конца додумать не удалось. С шумом распахнулась одна из дверей на веранде, прежде чем увидеть, гость услышал знакомый скрип сапог и, обернувшись, встретился взглядом еще с одним золотозубым человеком, кинувшимся к нему навстречу с улыбкой. Человек, гремевший сапогами по веранде, был Ибрагим, тот самый, что в прошлый раз по приказу хана Акмаля пинал его ногами. При виде Ибрагима у Сенатора невольно заныло в боку, но он все же с улыбкой шагнул к нему.