Михаил Ахманов - Массажист

– Нина Артемьевна банкам не верила, так что деньги хранились дома, в серванте, вот в этом ящике, где Лена их и нашла... Только не семнадцать тысяч, а семь. А в начале января вся сумма было в сохранности. Мы приезжали к ней на Рождество, она показывала Лене... Она ей иногда показывала, что где лежит... говорила: ты – наследница, должна знать...

Он дернул краешком рта и закурил. На щеках Орловой вспыхнули алые пятна – она, как подметил Глухов, легко приходила в возбуждение.

– Поймите, Ян Глебович, я вам голову не морочу! Ну зачем мне это надо, черт побери? Зачем? Нина Артемьевна дала мне тысячу, и я вам об этом сказала, а могла бы и не говорить, ведь так? Но ведь сказала, сказала!.. И вам, и капитану вашему, бездельнику и растяпе... – Муж коснулся ладонью ее плеча, и голос Елены сразу стал спокойней и ровнее. – Понимаете, я не капризничаю и не пытаюсь вас обмануть – зачем это мне?.. Я только хочу получить свои деньги... всего-навсего получить то, что мне принадлежит... что мне оставили... мне, Антону и нашим детям, – поправилась она, оглянувшись на мужа. – Давайте так договоримся, Ян Глебович: сумма крупная, и если вы ее найдете и вернете, то мы... мы... – Она запнулась и опустила глаза. – В общем, мы вас тоже не обидим. Понимаете?

Глухов не сразу сообразил, что ему предлагают частный гонорар, наверняка превосходивший в двадцать раз его зарплату. По нынешним суровым временам это не выглядело оскорбительно – скорее наоборот, являлось свидетельством доверия и, в какой-то степени, приязни. Бог велел делиться... Но лишь с достойными людьми, подумал Ян Глебович, скрывая усмешку. Джангиру Суладзе вознаграждения не предлагали.

Он покачал головой и произнес:

– Не будем поминать про деньги. Деньги я не могу найти с полной гарантией; найду того, кто взял их. Человека я попытаюсь разыскать, а все остальное зависит от случая. Деньги могут быть растрачены и пропиты, поделены и пущены на ветер... Да и в деньгах ли дело? – Глухов посмотрел на фотографию, висевшую над сервантом – ту, на которой улыбалась Нина Артемьевна, прислонившись к плечу своего генерала. – Дело-то ведь в другом... Хоть вы, возможно, считаете иначе.

На щеках Орловой снова вспыхнули красные пятна, но муж, словно желая успокоить, обнял ее за плечи и примирительным тоном произнес:

– Вы правы, Ян Глебович, дело в другом. Нельзя, чтоб старики умирали насильственной смертью. Не по-божески это.

...Спускаясь по лестнице, Глухов думал, что вряд ли его подозрения насчет Орловых основательны. Что-то они скрывали, что-то личное и, вероятно, имевшее отношение к Нине Артемьевне – но при жизни, а не после смерти. И оба они не походили на людей, способных на обман или убийство. В этом Ян Глебович не сомневался, ибо повидал на своем веку великое множество всяких убийц, злодеев и насильников и чувствовал их с уверенностью гончей, берущей лисий след. Для него насильник – тот, кто душит, режет и стреляет – обладал даже иным запахом, не свойственным нормальным людям; именно запахом, поскольку иного слова он подобрать не мог. Возможно, это являлось лишь примитивным описанием той напряженности и тревоги, которые он ощущал, вступая в контакт с убийцей, но Глухов не задумывался о точных терминах. Дар его – или накопленное с опытом чутье – всегда срабатывали, и этого было вполне достаточно.

Но в данном случае запахов крови и страха не ощущалось. Ни в малейшей степени! Что-то было, но – другое... Что?

Как они потратили ту тысячу долларов?.. – мелькнуло у Глухова в голове, когда он садился в машину. Проели? Что-то купили? Отдали долг? Съездили за рубеж?

Он включил зажигание, салон озарился светом, ни череда вопросительных знаков все еще маячила перед ним, будто прорисованная на темном обсидиане лобового стекла.

– Ставки сделаны! – выкрикнул крупье.

Колесо рулетки завращалось с тихим шелестом, дробно застучал шарик, перепрыгивая из лунки в лунку, красные и черные цвета слились в монотонную серую ленту, затем, когда колесо стало кружиться медленней, лента вновь рассыпалась на яркие контрастные пятна. Мелодично прозвенел звонок.

– Двадцать четыре, черное! – объявил крупье, передвигая лопаточкой фишки. Баглай проиграл. Как и все остальные, сгрудившиеся у стола под круглым, похожим на выпуклый щит светильником.

Играть Баглай не любил, это казалось ему пустопорожней тратой времени и денег, но в "Сквозной норе" главным было все-таки казино; тот, кто его не посещал, не играл и не проигрывал, не мог рассчитывать на уважение челядинцев. Чем больше проигрыш, тем респектабельней клиент, тем больше уважение. Но, как считал Баглай, всему на свете есть свои пределы, и уважению, и респектабельности, и проигрышам. А в особенности – выигрышам. Выигрыши в "Норе" тоже случались, но с определенными персонами, с чиновниками из мэрии либо районной администации. Впрочем, выигрывали и депутаты Законодательного Собрания, и налоговый инспектор, и еще какие-то личности, сытые, стриженые и нагловатые. Счастье улыбалось им гораздо чаще, чем Баглаю, ибо владельцы казино твердо усвоили: даже червяк, оголодав, может подняться на дыбы.