Андрей Дышев - В сельву виза не нужна

Он замолчал и уставился на меня, ожидая, что я стану возражать, спорить, но я не произнес ни слова. Картавый кивнул, словно соглашаясь с моим молчанием.

– Закон природы – самый чистый, самый целесообразный, самый изящный из всех законов, которые когда-либо существовали на земле, – продолжал он. – И только потому, что сотворен Богом. Жалкие человечишки, к несчастью природы, наделенные способностью думать, попытались переплюнуть Творца и придумали свои законы. Демократия, гуманность, цивилизованность… – Он поморщился. – И к чему мы пришли? К вымиранию народов, к экологической катастрофе, к тому, что миром правят не сильные, а лживые, глупые, трусливые, больные, убогие. Инки, древняя Спарта и фашисты – вот единственные, кто сумел изобразить что-то отдаленно напоминающее Божий закон природы, да и то с ошибками и пороками. Надо досконально знать этнос, с которым работаешь, как тот же лев знает анатомию зебры. Этнос надо любить, заботиться о его благополучии, а затем давить во имя своей власти над ними. Индейцы якимана время от времени без всяких враждебных намерений берут булыжники и бьют ими друг друга до смерти. Так осуществляется естественный отбор – выживают сильнейшие представители рода, очищается генофонд. А я – сильнее сильнейших, я подчиню их себе и очищу себя их чистотой… Такова воля Господа. Планета перенаселена – большей частью больными и нетрудоспособными особями, а также химиками, физиками, правозащитниками, гуманистами и прочими убийцами всего земного. Человечество вымирает, динозаврик! И ты вместе с ним, как типичный его представитель.

В яме снова забурлила вода, и несколько холодных капель попали мне на шею. Я провел по ней рукой, поднес ладонь к лицу, и в сумраке мне показалось, что она выпачкана в крови. Если мне нечем ему возразить, подумал я, то это означает, что мой конец близок.

– Я потратил на тебя много времени, – сказал Картавый, снова опускаясь на табурет. – Но не преувеличивай свое значение. Ты – не ступень, даже не кирпичик. Ты незаметная невооруженным глазом песчинка, которая удивительно настойчиво вопит огромной скале о своих правах на существование. И я мог бы сохранить тебе жизнь, как музейному экспонату. Но все дело в моих принципах. Ты должен быть давно мертв. Тебя не должно быть, понимаешь? Не должно быть вообще, ты лишнее, выпадающее звено, ты посторонняя гайка, случайно попавшая в хорошо отлаженный механизм. Тебя надо просто удалить, вытряхнуть.

Он не умрет, понял вдруг я. Он не умрет никогда, как ген звериности в человеческом теле, как наше биологическое начало. И он не болен, у него совершенно здоровая психика. Вся беда лишь в том, что его вовремя не посадили в клетку.

– Что я еще хочу тебе сказать перед тем, как ты пойдешь на волю, динозавр? – Картавый вытащил платок, вытер им лоб и шею. – Это уже касается Валери, точнее, наших с ней отношений. Чтобы ты там, на воле, – он показал пальцем вверх, – не тешил себя иллюзиями насчет ее любви к тебе, с радостью сообщаю тебе…

Он вдруг резко встал с табурета, тронул рукой пуговицу на рубашке, будто хотел ее расстегнуть, покачнулся, медленно сел и, судорожно выкинув вперед руку с пистолетом, выстрелил в меня. Пуля угодила в жестяной плафон, я увидел, как он закачался под потолком, и, не ожидая второго выстрела, я мешком повалился на пол.

Картавый, словно мое искаженное отражение, рухнул с табурета, сильно ударившись головой о бетонный пол, попытался приподняться на слабеющих руках, но пол, словно магнит булавку, притянул его к себе.

Что у него агония, я понял слишком поздно, кинулся к нему, приподнял его голову, положил себе на колено.

– Говори! – крикнул я. – Что ты хотел сообщить мне с радостью?! Говори!!

Он еще хватал губами воздух, но его живой глаз уже закатывался под веко, а на лице проступила страшная бледность. Он еще раз дернулся, его пальцы смяли мою майку на груди, и он затих. Я встал, и Картавый, съехав с моих колен, прилип щекой к полу, глядя на меня стеклянным глазом.

Я поднял пистолет, сунул его за пояс, обошел труп, стараясь не смотреть на стеклянный глаз, и быстро пошел к двери. Мой рюкзак лежал под столом, я вытащил его оттуда, даже не проверив содержимое, оттянул засов и медленно приоткрыл дверь.

Было уже совершенно темно, и я ничего не видел, кроме звезд на небе, призрачного абриса виллы, освещенного прожекторами, да черных силуэтов карликовых пальм на его фоне.

Не знаю, зачем я оглянулся. Картавый смотрел на меня стеклянным глазом, и мне показалось, что он даже подмигнул мне.