Наталья Александрова - Кинжал всевластия

– Простите! – вспыхнула Катя. – Я не нарочно…

Девица негодующе фыркнула, окинула Катю презрительным взглядом и высунула в проход ногу, чтобы исследовать сапог на предмет повреждения. Сгорая от стыда, Катя забилась в уголок. Девица была рослая, да еще и сапоги носила на огромных каблуках, так что нога ее протянулась едва ли не по всей длине маршрутки.

– Копыто-то убери! – не выдержал мужичок постарше, сильно попахивающий с утра перегаром. – Не в такси едешь! Неча в людей сапоги свои пихать!

– Отвали, козел! – деловито ответила девица. – А не то живо сапогом в рожу пьяную получишь!

Мужичок не растерялся и обозвал девицу непечатными словами. Девица, ни капли не промедлив, ответила ему в том же духе, да так забористо, что мужичок замолчал, подбирая слова. Тут вмешалась дородная тетя и напустилась на девицу. Та успешно отлаивалась, поворачивая голову в разные стороны.

Скандал разгорелся с ужасающей быстротой, как торфяной пожар, Катя вжалась в спинку сиденья и закрыла глаза. Она не забыла, с каким презрением смотрела на нее рассерженная девица. И поглядела на себя ее глазами – убогая поношенная куртка, скромный серый беретик, немодные ботинки. И сумку давно пора поменять, и оправу для очков новую заказать… В общем, в глазах таких, как эта девица, Катя выглядит форменным чучелом.

«Ну и что, – сказала себе Катя. – Алеша любит меня такой, какая я есть».

Она тут же прижала руки к забившемуся сердцу. Впервые она в мыслях сказала это слово – «любит». У них с Алексеем пока не велось разговоров о любви. Он просто приходил в библиотеку и сидел там до закрытия, а потом они с Катей шли гулять по городу. В выходные они выбирались в Эрмитаж или в Русский музей, потом пили кофе в кофейне на Большой Морской – там такие вкусные булочки…

Катя всю жизнь считала, что не любит сладкое, и мама утверждала, что это вредно для здоровья. И кофе она не любила – тот, дешевый, с привкусом картона, который заваривала дома в простом алюминиевом ковшичке. Кофе вредил маминому сердцу, так что со временем Катя вообще перестала его покупать. У них в библиотеке не было заведено после работы пойти в кафе, поболтать с подругами. Сотрудники предпочитали решать проблемы на рабочем месте, а заодно пить чай. Да и некогда было Кате разгуливать по кафе – дома ждала мама, она скучала весь день одна в обществе телевизора и стеллажей с классической литературой и жаждала общения.

Мама проработала в школе больше тридцати лет, но ученики ее не навещали. Никто простой открытки к празднику не присылал, даже к Новому году или на Восьмое марта, а бывшие коллеги даже не звонили. Мама говорила, что это хорошо, что школа вытянула из нее все соки и надоела ей, маме, до зубовного скрежета, но Катя понимала, что так неправильно, что маме все же обидно. Выходит, ученики маму не любили?

Впрочем, разбираться, в чем там дело, Кате было недосуг.

Сейчас Катя усилием воли отогнала грустные мысли о маме. После ее смерти Катя долго чувствовала себя виноватой, ей казалось, что она уделяла маме мало времени, иногда была неласкова, иногда – страшно вспомнить! – раздражалась, в общем-то, по пустякам.

Мама не любила, когда Катя уходила куда-нибудь по вечерам. И в выходные тоже отпускала Катю только по неотложным делам – в магазин или заплатить за квартиру. А иногда так хотелось сходить в кино, в театр, в гости… Да просто вырваться из четырех мрачных стен…Теперь Катя ужасно стыдилась своих мыслей. Нет, конечно, вслух она никогда маме ничего не высказывала, этого еще не хватало. Но помыслы, помыслы, конечно, одолевали!

Тут тоже помог дядька.

«Не дури, – твердил он, – выброси из головы эту ерунду. Тебе ли себя упрекать! И вообще, не копайся в себе, ни к чему хорошему это не приведет. Думай о будущем!»

Кате казалось, что у нее нет никакого будущего. В самом деле, что нового может случиться в ее жизни? Будет все та же работа в библиотеке, все та же квартира, давно требующая ремонта, те же соседи и то же одиночество.

«Не дрейфь, Катюха, прорвемся!» – говорил дядька, и Катя, слыша, как наяву, его громкий смех, настраивалась на лучшее.

Штандартен с Сергеем Куницыным учились когда-то в одном классе. После окончания школы, само собой, пути их разошлись – Куницын поступил на исторический факультет Петербургского университета, а Штандартен, тогда еще просто Леня, пошел по своей кривой и узкой дорожке.

Но через восемь лет на этой дорожке он нос к носу столкнулся с бывшим одноклассником.