Рауль Мир-Хайдаров - За все наличными

— Наконец-то вспомнил! — усмехнулась Леночка. — У тебя ведь в изголовье кровати вся стена была увешана ее портретами... — Молодая женщина замолчала и отвернулась к окну, за которым проносились подмосковные пейзажи.

Молчал и Картье. Молчание становилось тягостным, и Слава не выдержал:

— Ах, Леночка, как все-таки сурово обошлась с нами судьба. Это ведь у него, у Германа, невеста была, и над его кроватью висели эти фотографии. Это он почти каждый день получал письма, посылки, бандероли, телеграммы, приглашения на переговоры. Тебе проверить это не составит труда, она до сих пор в ресторане "Иртыш" завпроизводством работает, я однажды проезжал мимо, решил глянуть на нее...

В общем, поговорили... Лучше бы владивостокский рейс опоздал в тот день, как обычно. Но для Леночки этот разговор был важен, как и для Картье. Хотя Славик и не напомнил, что хотел на ней тогда жениться, но она-то женским сердцем чувствовала, что он любил ее, да и сейчас, спустя годы, остался таким же ненавязчивым.

Конечно же на другой день она отыскала ресторан "Иртыш" и увидела ту женщину, чьи фотографии почти пять лет назад показывал ей во Владивостоке Кольцов. И почему-то сразу поняла, что эта женщина из ресторана никогда не могла быть невестой Неделина. Не могла — и все!

С тех пор у Германа начались осложнения в семье. Он на время даже забыл и о беглом бухгалтере, и о многомиллионных счетах в швейцарских и немецких банках, и о вилле на берегу Средиземного моря. Хорошо, что к периоду размолвки Леночка уже работала в модном салоне обуви в Столешниковом переулке, недалеко от Пушкинской улицы, там, где прежде находился известный комиссионный магазин "Меха", а еще раньше, до революции, ломбард с огромным подвалом, куда москвичи, спасая от моли, сдавали на лето на сохранение свои шубы, палантины, песцовые и горностаевые накидки. Чтобы добраться из Солнцево к открытию магазина, она уходила из дома в половине восьмого утра, когда Кольцов еще спал. В дни, свободные от дежурства, он любил покемарить, видимо, отсыпался за бессонные ночи в юности, когда не имел своей кровати. К возвращению жены Герман старался исчезнуть из дома, иногда оставлял записку — "вызвали на работу", "срочное совещание", "поехал к матери", "нужно помочь Виктору с переездом" и тому подобное, возвратиться старался попозже, когда Леночка уже спала. Кольцов понимал: неприятную историю его женитьбы может загладить только время. Оправдания казались ему излишними и только бы нарушили хрупкий мир в семье. Конечно, он не раз повторял, что лишь из-за любви к ней пошел на такую осознанную подлость, не хотел, чтобы она вышла замуж за Славку. Да разве красило его такое оправдание? Конечно нет, все это он понимал... Оттого избегал крупной ссоры, знал крутой нрав жены. Как жалел Самурай, что нет в данный момент какой-нибудь локальной заварушки или межнационального конфликта, куда его на время отправили бы в командировку. Жаль было и себя, и жену, все-таки прожили столько лет вместе, прикипели друг к другу. Часто приходило на память в эти дни, как Леночка, еще во Владивостоке, на чье-то ехидное замечание, что ее муж не одолел и средней школы, ответила ласково, но твердо словами Высоцкого: какой ни есть, а он родня. Да, ближе и роднее у него никого не было.

В эти дни семейного разлада Кольцов пристрастился почти ежедневно бывать в "Золотом петушке". Ходил он туда один, хотя и порывался захватить за компанию кого-нибудь из своих ребят, но осторожность брала верх: не хотелось объясняться, почему это перед ним расстилают каждый раз скатерть-самобранку и при этом заискивающе улыбаются. Дней десять он ходил в ресторан регулярно, сидел там до самого закрытия, слушал концертную программу или смотрел приглашенное из ближнего зарубежья варьете. Даже стал раскланиваться с завсегдатаями, а таких было немало, но что странно, ни разу не повстречал там Хавтана, хотя пайцза его действовала по-прежнему и никто его ограничивать ни в еде, ни в спиртном не собирался.

То ли Петрович, шеф-повар "Золотого петушка", каждый раз старался обслужить особо важную персону по высшей масти, то ли организм у Кольцова был выдающийся, могучий, за что некогда и полюбила его, салажонка, пышнотелая Люся из "Иртыша", то ли душа у него горела по-настоящему, по-русски, — сколько бы он ни пил, не пьянел. А выпивал порою за вечер не меньше двух больших штофов шведского "Абсолюта", не считая пива, — этому факту удивлялись официанты и завсегдатаи за соседними столиками, да, впрочем, и он сам. Уходил, как говорят на Руси, чист как стеклышко, ни в одном глазу.