Андрей Курков - Город для отдыха героев враждующих армий

 дипломатишки тоже нужны...

 Последние слова генерала меня почти обидели, но, подумав о них,

 прежде чем обидеться, я пришел к выводу, что генерал прав. И не так уж

 плохо считаться "дипломатишкой" после того, как годы потратил беспросветно

 по-рядовому, то в грязи, то в боях, то в дезертирствах, хотя последнее

 всегда поднимало мой бойцовский дух, которого, если быть абсолютно

 честным, в иных ситуациях я был полностью лишен.

 Генерал снова посмотрел на, к тому времени, полностью опустевшую

 бутылку и сказал мне: "Все, можешь идти!"

 И я пошел, пошел дальше по этой загородней аллее в сторону

 заброшенного ботанического сада. Я даже не попрощался с генералом, но

 думаю, что он не обиделся. Он не нуждался в каких-то там мямливых "до

 свидания" или "пока". Он был ГЕНЕРАЛОМ до последнего седого волоска,

 торчащего из ноздри, до кончика шнурка его громоздких походных ботинок.

 Ему было бы приятнее, если б я лихо развернулся кругом, щелкнул каблуками

 и зашагал прочь, чего я не сделал, подчиняясь вышеупомянутым правилам

 поведения, да и если б не было этих правил, все равно бы не сделал, уже по

 другим собственным соображениям.

 Теперь по дороге меня одолевали другие сомнения. Какой гимн может

 быть у государства, возглавляемого генералом... или тогда уже президентом

 Казмо. Если гимн будет отвечать характеру президента - то это будет уже не

 гимн, а военно-полевой марш. Поэтому я старался больше не думать о Казмо.

 После него будут другие президенты и они вполне могут оказаться не

 генералами, а обычными цивильными людьми, для которых война - не в крови и

 даже не в характере. И тогда я представил себе этакого президента,

 полненького, лет пятидесяти, типичного либерала, потирающего руки перед

 подписанием какого-нибудь гуманного закона. И представляя себе такого

 президента, я снова стал думать о гимне.

 А слова все не придумывались. И дорога, окаймленная по бокам

 магнолиями и кипарисами, вела меня дальше, прочь от столь любимого мною

 города, вела над морем.

 Вскоре я остановился перед проемом в высоком поржавевшем заборе. В

 этом месте, должно быть, стояли ворота, которые закрывались на ночь и

 открывались утром. Здесь же валялся квадрат жести, с разъеденной временем,

 дождями и жарой надписью на каком-то или нескольких языках. Только скраю