Ирина Мельникова - Талисман Белой Волчицы

Никодим Корнеевич побагровел и некоторое время ловил воздух открытым ртом, а потом со всего размаху опустил кулак на столешницу и рявкнул:

— Ах, так тебя разэтак, молокосос! Кого учить вздумал!

Вертайся назад и слушай, что я тебе скажу!

Алексей в упор посмотрел на разгневанного купца.

— Я вернусь и выслушаю вас только в том случае, если вы прекратите на меня орать и обзывать молокососом. И учтите, из отведенных мне на разговор с вами двух часов целых тридцать минут ушли на пустое выяснение отношений и ваши крики!

Кретов озадаченно посмотрел на него, покачал головой и неожиданно миролюбиво произнес:

— Ладно, чего уж там! Ты еще не слышал, как по-настоящему орут-то. Куры дохнут, если в душу-мать рявкну! Проходи давай. — Никодим Корнеевич махнул рукой, указывая на покинутый гостем стул. — Разговор у меня долгий, дай бог в отведенное время уложиться, — и, рассмеявшись, подмигнул Алексею. — Уважаю все-таки Федора Михайловича. Знает, кого мне подсылать, — и вновь рассмеялся.

Алексей молча вернулся на свое место и выжидательно уставился на хозяина. Тот поворочался в кресле, кряхтя и ворча что-то себе под нос, повозил по ковру больной ногой, устраивая ее поудобнее, наконец вымолвил:

— Я бы это дело сам расхлебал, да вишь — ногу сломал неделю назад. Доктора говорят, не меньше двух месяцев придется на трех ногах прыгать, — кивнул он на костыли, — а мне нонче каждый день дорог. Тебя как зовут?

— Алексей Дмитриевич Поляков, младший агент сыскной полиции, — подал ему карточку агента Алексей.

— Вижу, что младший, — вздохнул Кретов, — но гонору уже на старшего хватает. Далеко пойдешь, если не сломают.

Из-за угла комнаты вынырнул с подносом в руках невозмутимый Данила в черкеске. На подносе в серебряном ведерке со льдом лежала прикрытая влажной салфеткой бутылка водки, стояли две хрустальные стопки и деревянная чашка с замороженной брусникой.

Молча разлив водку по стопкам, Данила обернул ведерко со льдом салфеткой и, поклонившись, так же молча удалился. Хлопнула дверь кабинета, и Алексей остался наедине с его хозяином.

— Давай не стесняйся, — предложил Кретов, — хороший зачин в любом деле нужен. — Он поднял стопку и одним глотком опорожнил ее. Затем захватил из чашки пригоршню брусники и отправил ее в рот. Темные ягоды осели у него на усах, просыпались на грудь. Не глядя, Кретов смахнул их багровой от сока ладонью, обтер ее о халат и с удивлением посмотрел на Алексея. — Чего капризничаешь? Пей, тебе говорю!

— Зачем повторять дважды, — вежливо ответил Алексей, — на службе я не пью.

На самом деле он уже пожалел, что отказался, не из-за водки, нет. Слюна потекла из-за брусники, запотевшей в тепле, крупной, багровой, с беловатым бочком, подернутой подтаявшим снежком. Видно, только что с ледника подняли.

Он прямо-таки ощутил и этот колючий ледок на языке, и кисло-сладкий, с едва заметной горчинкой сок, который так и брызнет в рот, стоит сдавить ягодку зубами…

Кретов с досадой посмотрел на него, сунул руку за пазуху, вытащив оттуда измятый конверт, и помахал им перед носом Алексея.

— Вчера я получил очередное подметное письмо, в котором мерзавцы требуют с меня уже триста тысяч рублей, а если я не выполню их требования, то сожгут мой пароход «Амур», а «долг», как они называют, возрастет до трехсот пятидесяти тысяч.

— Так вы действительно должны кому-то?

— Никому и ничего я не должен! — Купец в сердцах отбросил конверт. — Мне должны, и много, но все в разумных пределах. Я своих должников не жму и тем более не шантажирую. И поэтому ума не приложу, кто эти негодяи и с какой стати они вздумали играть со мной в кошки-мышки!

— Вы сказали, что получили очередное письмо. А когда было первое и что в нем говорилось?

— В начале марта. Кажись, пятого числа, — наморщил лоб Кретов. — Ну да, пятого! Макар — охотник мой — еще прискакал с заимки, говорит, волки совсем одолели…

Ну да это к делу не относится! — махнул он рукой. — Только в тот момент, когда Макар мне про волков докладал, и принесли то, первое письмо. Я его прочитал и в клочья изодрал, только через три дня, это такой срок мне определили, заимка-то и сгорела, Макар едва успел выбраться. К собакам сучку подпустили, она их в лес увела, а избу хворостом обложили, полыхнула сразу со всех сторон, а через день, для острастки, видно, еще петуха пустили. Сгорели сеновал с сеном и два стога.

— И что же? Вы заплатили эти деньги?

— Еще чего! — побагровел Кретов. — Накося выкуси им, а не мои денежки, — сложил он приличных размеров кукиш и выставил его в сторону окна. — Я за эти деньги горбатюсь день-деньской, ногу вон сломал, когда деляны лесные объезжал, и какой-то погани ни за что ни про что их отдать? Подарить? Нет уж, ни за какие коврижки!