Ирина Мельникова: Агент сыскной полиции

Он нес ромашки, которые купил у цветочницы на углу Миллионной и Почтамтской, не представляя, кому и зачем их подарит.

— Алексей Дмитриевич? — послышалось за его спиной, и Алексей обернулся. Из остановившейся от него за десяток шагов коляски выглядывало знакомое лицо с рыжеватыми усами. Лямпе расплылся в улыбке, а из глаз его струился прямо-таки лучезарный поток счастья. Сломанная нога покоилась на специальной скамеечке, а в руках он сжимал трость драгоценного черного дерева. Ручка у нее была вырезана в форме головы пантеры, которая скалилась на Алексея непомерно длинными клыками.

— Подвезти? — справился жандарм и даже хлопнул приглашающе ладонью по сиденью слева от себя.

— Благодарю вас, — Алексей весьма учтиво склонил голову, — я пройдусь.

Лямпе вновь улыбнулся, только глаза перестали сиять от счастья, и произнес уже более настойчиво:

— А все-таки подвезти?

— Хорошо, подвезите, — Алексей понял, что жандарм не отстанет, и, обойдя коляску с другой стороны, сел рядом со штаб-офицером.

Тот искоса посмотрел на него и ткнул тростью в спину жандарму, сидевшему за кучера.

— Трогай, Ковалев, — и принялся мурлыкать какую-то мелодию, но вдруг замолчал и с явным ехидством в голосе спросил:

— И как ваша матушка, Алексей Дмитриевич, смирилась с тем, что вы не пошли по стопам ее драгоценного супруга, вашего батюшки?

Алексей с удивлением посмотрел на него:

— О чем вы, Александр Георгиевич?

Лямпе недовольно дернул носом.

— Не прикидывайтесь простачком, Алексей Дмитриевич. Ваш папенька спал и видел, что вы тоже займетесь геологией, как он сам и ваш старший брат. Пойдете, так сказать, по проторенной тропе. В науку ударитесь, в минералогию… А вы? Или это злой умысел вашего дядюшки? Его чрезмерная настойчивость? И как я знаю, вы ведь поначалу даже не помышляли служить в полиции. Что вас заставило изменить мнение о ней? Я, конечно, понимаю Владимира Гавриловича. Его фанатизм соразмерен лишь с фанатизмом самого Тартищева. Он кого угодно в состоянии уговорить, а если не уговорить, то заставить. — Лямпе вздохнул. — Поразительный все-таки человек Владимир Гаврилович Сверчков! Родного племянника загнал в Сибирь за совершенно пустяшное прегрешение. — Лямпе с любопытством посмотрел на Алексея. — Кстати, вам известно, что Тартищев в свое время отбил у вашего дядюшки невесту и увез ее в Сибирь? Графиню Анну Лукьяновну Болотову… И кто? Сын капитана парохода . А дед его вообще шаланды по Черному морю гонял, рыбу ловил…

А он, видите ли, на графине вздумал жениться.

— Нет, я ничего про это не знаю, — ответил Алексей и со всей твердостью, на которую сейчас был способен, спросил:

— У вас ко мне дело?

— У меня к вам предложение, — быстро проговорил Лямпе. — Переходите ко мне на службу!

— К вам? — удивился Алексей. — Зачем мне переходить к вам на службу? Я и так уже служу.

Лямпе поморщился.

— Вы сами не понимаете, что говорите. Служить в жандармском корпусе великая честь, и не каждому это предлагают. Вы из старинного дворянского рода, ваш отец был всемирно известным ученым, профессором, почетным академиком многих академий . А вы себя точно в пропасть толкаете! — Жандарм усмехнулся и погрозил ему пальцем. — Объясните, любезный, вы что, всю жизнь хотите просидеть в нашей дыре? Вам в столицу надо возвращаться, карьеру строить. В нашем корпусе и денежное содержание несоизмеримо выше, и возможностей продвинуться по службе больше. Запомните, мы два раза не предлагаем. Выбирайте: или Сибирь, или возвращение в столицу.

— Не искушайте, Александр Георгиевич, — улыбнулся Алексей. — Я свой выбор сделал. А что касается службы, то сыщиком я с детства хотел стать, только родители запретили мне даже мечтать об этом. Поэтому я закончил Горный институт и совсем не помышлял, что буду полицейским. Вернее, надеюсь, что буду, когда кончится испытательный срок.

— Ну и дурак, — вздохнул Лямпе, — впервые вижу, чтоб от подобного предложения отказывались. — Он недовольно покачал головой. — Ладно поговорили и забыли! — И приложил ладонь к козырьку. — Честь имею! Письма будете писать, передавайте привет дядюшке!..

Алексей бегом пересек Тобольскую улицу, вспомнив вдруг, как подъезжал сюда в первый раз на дряхлых санках, вспомнил лютый холод и пронизывающий насквозь ветер… По привычке удивился подобным контрастам сибирской погоды и зашел в управление.

Тартищев ждал Алексея. Рука Федора Михайловича все еще лежала на перевязи, но бледность сошла, и он был необычайно весел и оживлен.