Ирина Мельникова: Агент сыскной полиции

— А все-таки сбег!.. — Кровавая слюна запузырилась в уголках губ. Свет в глазах потух, голова конвульсивно дернулась, выпуская на волю последний выдох, а вместе с ним и грешную душу Прохора Сипаева…

Через три часа Федор Михайлович и Анастасия Васильевна пили чай в маленькой гостиной, в той самой, где еще днем Прохор держал их с Лизой привязанными за ногу. Она сама попросила Тартищева задержаться после ужина, объяснив, что хочет серьезно с ним поговорить.

— Я должна вам все рассказать, — женщина отставила в сторону чашку с недопитым чаем, стиснула в руках кружевной платочек. Щеки ее побледнели, а на крыльях изящного носа выступили крошечные капельки влаги. — Дело в том… — она нервно сглотнула, — это я спасла Прохора от каторги, хотя догадывалась, что смерть отца его рук дело. Один из слуг видел, как он крался за ним той ночью… Но Прошка убедил меня, что всего лишь следил за ним, чтобы тот не сотворил беды в приступе горячки. Но, дескать, не успел… Отец совершенно неожиданно бросился в Провал. Конечно, я не слишком поверила Прошке, но тогда я не видела причины, зачем ему вздумалось убивать отца. Возможно, просто пожалела… Отца все равно не вернешь!

А записку, которую я после предъявила полиции, на самом деле я нашла за год до этого случая. Отец тогда по-особому сильно пил и действительно был на грани помешательства. И поэтому все, что говорилось в записке про Каштулак, совершенно не привлекло моего внимания. А он и вправду припрятал часть нашего состояния. — Она покачала головой. — А ведь мы с теткой готовы были по миру пойти… — Анастасия Васильевна тяжело вздохнула. — Если б я знала, что отец надумал жениться, если б он сказал мне… А я ведь видела, что он изменился. Перестал пить, ожил, повеселел… — Она развела руками и виновато посмотрела на Тартищева. — Но Прошка валялся у меня в ногах, умолял подтвердить, что он не виновен. И тогда я вспомнила об этой записке и отдала ее полиции… Но судьба слишком жестоко наказала меня за эту ложь! — Она вновь судорожно вздохнула и прижала платочек к глазам.

Тартищев крякнул, поднес руку к затылку и смущенно произнес:

— Полно, Анастасия Васильевна! Не стоит душу бередить! — И вдруг совершенно растерянно добавил:

— Выходите за меня замуж, чего там!

Женщина побледнела и уставилась на него полными слез глазами.

Тартищев отвел взгляд в сторону и заговорил торопливо и несколько бессвязно:

— Вряд ли я найду случай, чтоб сказать вам об этом вторично… У меня служба… День и ночь… Я не могу дать великого счастья… Но… — Он яростно потер затылок и уставился на Анастасию Васильевну откровенно больным взглядом. — Я — грубый и бестактный. Я старый «сусло», и многие меня терпеть не могут в Североеланске, многие попросту боятся… — Он вновь отвел взгляд и пробурчал:

— Кажется, я влюбился в вас по уши… И если вы согласны?..

— Согласна, — быстро сказала Анастасия Васильевна и улыбнулась сквозь слезы. — Я б непременно сама вам об этом сказала, Федор Михайлович, если б вы не решились. Я ведь смелая женщина, и еще тогда, когда вы растоптали мою любимую этажерку и уронили ширму, я поняла, что вы никуда от меня не денетесь.

— Ширму? — поразился Тартищев. — Но вы тоже придумали. Понаставили их на дороге…

— Ничего, — Анастасия Васильевна махнула рукой, — я думаю, мы заведем более прочную мебель.

Она подошла к Тартищеву и безбоязненно поцеловала его в губы. Федор Михайлович словно поперхнулся от неожиданности и быстро, точно испугавшись, что женщина передумает, обнял ее. И в тот же миг зацепил ногой изящный туалетный столик и уронил его. На пол с грохотом и звоном посыпались какие-то баночки, флакончики, коробочки, корзинка с рукоделием и несколько белоснежных, мал мала меньше мраморных слоников… Тартищев чертыхнулся и в полной растерянности уставился на сотворенное им бесчинство.

Анастасия Васильевна расхохоталась, обняла его за шею, заглянула в глаза и снова поцеловала. И тогда Тартищев вздохнул и, словно сдаваясь на милость победителя, тоже поцеловал ее в губы, крепко и основательно…

Алексей шел по городу, сжимая в руке букетик ромашек. Бездонное, бледное с утра небо обещало несусветную дневную жару, но с реки отдавало прохладой, над головой носились стрижи, он только что вышел от парикмахера, и запах лавандовой воды удивительно переплетался с запахом неизвестных ему трав, которыми заросли подворотни и скверы Североеланска.