Ирина Мельникова - Финита ля комедиа

— Теперь это не имеет ровно никакого значения.

Разве как косвенная улика! — махнул рукой Тартищев и посмотрел на лестницу. По ней спускались Булавин и Вероника. Девушка держалась неестественно прямо, но, увидев Тартищева и Алексея, неожиданно улыбнулась им, только слегка покраснела от смущения.

— Все, Савва Андреевич! Поймали негодяя! После репетиции приезжайте ко мне в управление, почитаете его признательные показания, которые он написал сегодня ночью у себя дома. Думал, сердешный, последнюю пулю себе в башку запендюрить, а оно, вишь, совсем по-другому получилось благодаря Ванюшиным умелым ручкам. — Тартищев кивнул головой на Вавилова, который, оживленно жестикулируя, разговаривал с Алексеем и Желтовским. — Задержание прошло даже успешнее, чем мы ожидали.

— Выходит, месть? — посмотрел на него Булавин.

— Месть, — вздохнул Тартищев, — всем, кто, как казалось Гузееву, затирал его Ольгу из зависти. А Полину Аркадьевну отравил еще и потому, что считал ее безнравственной женщиной и недостойной того, что ради нее вы строите новый театр. Он действительно нанял Гиревича, чтобы тот выкрал яд у Мейснера, и поначалу хотел добавить его в чай, который Полина Аркадьевна пила в гримерной после утренней репетиции, но у нее разболелись зубы, так что все получилось для Гузеева удачнее некуда. Он сам принес ей флакончик с ядом в гримерную, и в письме бахвалится, насколько ловко у него получилось расправиться с Полиной Аркадьевной.

Кстати, свою жену он тоже считал крайне безнравственной и первой отравил ее. Обставил все так, что сошло с рук, вот и почувствовал безнаказанность. Каждое преступление готовил, как маленький спектакль… Думаю, трюк с письмом его рук дело, хотя он о нем не упоминает.

— Письмо мог подбросить кто угодно, не обязательно Гузеев. У Полины Аркадьевны была масса «доброжелателей» в театре, и они не могли не воспользоваться моментом, чтобы поссорить нас.

— Вполне с вами согласен! — согласился Тартищев и повернулся к Турумину, который в этот момент появился из-за кулис. — А ведь какое-то время я вас подозревал, Юрий Борисович! Хромаете сильно, потом это ожерелье… К тому же вы вполне могли избавиться от Любки-Гусара, пока я обедал в трактире.

Турумин развел руками.

— Я ведь объяснил, что ногу зашиб в мастерской у Сухарева, когда споткнулся там о каменюгу. И ожерелье взял только из благих целей. — И он многозначительно скосил глаза в сторону Булавина, предупреждая, что уточнения в данном случае нежелательны.

— Но вы ведь могли и обмануть полицию, поэтому пришлось проверить, вдобавок ко всему и ваше алиби, которое, к счастью, оказалось безупречным.

— Федор Михайлович! — вмешался в их разговор Желтовский, вооружившись привычным блокнотом. — А какую роль играл в преступлении шахматный клуб?

И почему Гузеев выбрал в свои жертвы еще и Курбатова? Он же ни в чем, кажется, не мешал ему?

— Ему и собачонка не мешала, но он утопил ее, а ведь мог оставить хозяйке, чтобы передала Ольге. А Курбатов помешал ему по одной весьма простой причине, что не проиграл Гузееву ни единой партии в шахматы и имел неосторожность пошутить достаточно язвительно по этому поводу в присутствии нескольких членов клуба.

Видите, насколько ничтожен бывает мотив, чтобы приговорить другого человека к смерти? К слову, Гузеев с дочерью некоторое время проживали в той самой комнате, которая сейчас пустует рядом с квартирой провизора Сухобузимова. Гузеев хорошо знал Журайского, его матушку. К Сухобузимову он частенько приходил играть в шахматы, и тот делился с ним своими познаниями о действии ядов и как их использовать. Вот откуда Гузееву известны и цианистый калий, и белладонна. Что же касается клуба, то он подпитывался в нем нужной информацией, но большей частью все-таки играл в шахматы.

Это было его самым большим увлечением после театра, естественно, и после убийств, которые он обдумывал и исполнял столь же тщательно, как и все в своей жизни.

По сути дела, он их превратил чуть ли не в маскарад или в водевиль с переодеваниями. Вы только посмотрите, как ловко он подставил Журайского или того же Теофилова!

— Но это все же Гузеев взял полторы тысячи рублей из комода Ушаковой?

— Да, Анна Владимировна за неделю до этого занимала ему деньги, и он запомнил, каким ключом и какой ящик она открывала, а драгоценности не взял, потому что от них труднее избавиться.

— Я все понимаю, — сказал тихо Желтовский, — он хотел расправиться с Ушаковой, но при чем здесь дети, прислуга?