Дмитрий Герасимов - Если небо молчит

– Слышала о «псах», подруга? – улыбаясь, спросил Юрик. – Вот они – настоящие хозяева города! – В его голосе как будто зазвучали нотки гордости. – И они купили с потрохами всех наших ментов!

– Возможно, – спокойно кивнула девушка. – Но при чем здесь ты?

– Я… – Щеки Юрика вдруг стали пунцовыми, он разом вспотел от волнения или от колоссальной ответственности, словно ему предстояло, как Левитану, объявить по радио на всю страну о начале войны. – Я, может быть, тоже «пес»!

Маргарита смерила его презрительным взглядом.

– Скорее – щенок. – Она повернулась на каблуках и быстро зашагала вниз по лестнице.

– Стой! – крикнул он, перегнувшись через перила. – Займи денег, Марго! Пару тыщ!

Маргарита не ответила.

– Ты будешь моей, зуб даю, – пробормотал Юрик.

Несмотря на кажущееся хладнокровие, Маргарита чувствовала себя выбитой из колеи. У нее бешено колотилось сердце, а руки, сжимавшие ремешок сумочки, нервно тряслись. Неизвестно, что больше вывело ее из себя – чья-то глупая выходка с табличкой на ее столе или нахальный, амикошонский тон сопливого хулигана.

Маргарите было ясно, что Юрик перед ней рисуется. Он не слишком умен для того, чтобы заинтересовать девушку, произвести на нее впечатление, а потому отвязан, дерзок и груб. Он уверен, что для завоевания женщины годятся те же приемы, что и для отбора мелочи у старшеклассников в школьном туалете.

Все это Маргарита понимала и могла спокойно пропустить мимо ушей его грубость (ей нередко приходилось отваживать сальных и беззастенчивых кавалеров), но почему-то холодная тупая боль не отпускала сердце. Убийство Струковского, странный разговор с Антиохом, признания Битюцкого, разбитая фотография… а теперь еще – «псы», «купленный мент», «с тобой может случиться всякое…». Кроме того, ей было искренне жаль Женечку. Подруга имела несчастье полюбить молодого мерзавца. Неизвестно, что он еще выкинет, какой гадостью и подлостью ответит на ее слепое обожание, в какие нечистоты опрокинет ее искренние чувства.

Маргарита шла по немноголюдной, остывающей от дневного тепла улице и чувствовала, что сейчас расплачется. И от обиды за Женечку, и от жалости к себе самой. Мимо проскрипел грузовик, обдав ее облаком горько-кислого дыма, промчался мотоциклист без шлема, обвитый тонкими руками белокурой испуганной девушки на заднем сиденье, с грохотом опустились жалюзи ближайшей лавчонки, торгующей пивом и табаком. Было слышно, как постанывают электропровода над гулкими, утопленными в мостовую рельсами.

Она брела в сиреневых сумерках к едва подсвеченной глупым уличным фонарем трамвайной остановке.

«Чертова избушка» стояла в километре от окружной дороги у самого леса. Когда Маргарита была маленькой, ей нередко казалось, что их мрачный бревенчатый дом выполз из чащи, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, и застыл подобием косматого чудища, не решаясь двинуться дальше к людям, к свету. Мрачным отшельником он стоял на опушке и прислушивался к многоголосию близкого города. Никто в Сыром Яру не мог в точности вспомнить, когда появился на свет этот деревянный схимник. Старожилы уверяли, что он стоял всегда, а в бюро технической инвентаризации странный дом значился как «сооружение, включенное в городской реестр недвижимости в 1962 году». Правда, как обычно, находилась где-то посередине. Конечно, «чертова избушка» была старше самого города. Возможно, когда-то ее построили как охотничий домик или сторожку лесника, а еще вероятнее, что одинокий сруб был делом рук амнистированного каторжанина, которому попросту некуда было ехать из лагеря. Грубовато сложенный, весь в черных лохмотьях выбивающейся из щелей пакли, с покатой черепичной крышей, щербатой, как рот старого бродяги, этот мрачный домишко достался Нонне Карловне в наследство от отца – обрусевшего немца, давным-давно сосланного в Сибирь.

Карл Иоганнович Кох впервые женился в шестьдесят лет, овдовел, потом женился опять, на матери Нонны, снова овдовел, когда дочке исполнилось пятнадцать, а через год обзавелся новой женой – амнистированной воровкой, горбатой, с плохо зашитой заячьей губой и со сломанным носом, по имени Клара. Она была моложе Карла Иоганновича на тридцать пять лет. Полжизни проведшая в лагерях, грубая и жестокая женщина мстила окружающему миру за свое физическое уродство. Она сильно пила и в припадках ярости била несчастного Коха всем, что попадалось под руку. Доставалось и Нонне. Девушка ненавидела мачеху и неоднократно жаловалась на нее местному участковому. Тому было раз плюнуть снова упечь за решетку бывшую зэчку, но старый немец всякий раз выгораживал жену, объясняя милиционеру, что «дочка просто наговаривает на новую мамку из ревности».