Юлия Кристева - Смерть в Византии

— Не станешь же ты утверждать, что все террористы, мстители, камикадзе и иже с ними имеют проблемы с женским двойником и являются латентными гомосексуалистами?

— Откуда мне знать? Обратись за ответом в институт психоанализа! Но этот — наверняка, я изучила его досье. Меня, знаешь ли, интересует несколько другое. Представь себе: тебя разрывает изнутри, поскольку ты не способна примирить в себе инь и ян или по какой другой причине, например, ты испытала унижение — сексуальное, социальное или политическое — либо лишилась внутреннего стержня. Осталась одна гноящаяся рана, и ты спасаешь себя вовне. Как ты поступишь? Будешь бороться? Изобретешь собственную веру? Расправишься с верой других? Станешь принимать психотропные средства?

Одри обожает, когда я пускаюсь в головоломные рассуждения, что ж! Продолжим и огорошим ее еще двумя-тремя. У самой у меня ответов на собственные вопросы нет.

— Оглянись. «Всякая вещь в мире подвижна. Нужно любить на лету». Те, кто создал все это, не были ни аутентичны, не незыблемы. Просто у них не было внутренней сути, только маски, костюмы, роли. Однако они их не путали с реальностью, они осознавали: это иллюзии, которыми стоит играть, забавляться, не более того. Говорила ли я тебе, что у зодчих Лувра уже не было веры? А Усянь, китаец до мозга костей, напротив, закупорил сосуд со своей даосийской сущностью, усугубленной психическим одиночеством, навязчивой идеей. И что на смену версальским комедиантам прошлого пришли нынешние мономаны глобализированной Санта-Барбары? Что иллюзионисты превратились в доктринеров? Что черные маскарадные полумаски были заменены чулками, натянутыми на лица интегристами и националистами?

— Но эти мономаны, как ты их называешь, как раз и заявляют, что все мы — ты и я в том числе — только и делаем, что играем, они судят нас, именуя «ничтожествами, мыльными пузырями, ни во что не верящими куклами»…

— Согласись, в чем-то они правы, вспомни, что ты мне говорила вчера обо всех этих выставках, представлениях, открывшихся к новому учебному году. «Когда читаешь „Лэвенеман артистик“ нашей знакомой Одри, так и хочется позвать на помощь вашего Чистильщика, нового человека, который наконец нас спасет, не так ли, Стефани, только не передавайте этого малышке Одри!» А ведь этот шутник Бонди не так уж неправ. И все же следует делать различие. Когда актеры, занятые в «Заколдованном острове», сжигали декорации спектакля, они желали сказать, что все несущественно, в том числе этот огонь, как несущественен огонь, в котором сгорает Дон Жуан. И что им остается лишь заново сыграть спектакль, ни больше ни меньше, заново его выдумать. Но когда Усянь «поджигает грот», на что указывают китайские иероглифы, из которых состоит его имя, он сеет небытие, это уже конец спектакля, и царит на этом странном пути смерть.

— И ты обо всем этом напишешь?

— А то как же! Расскажу все как было, без утайки, но и без выводов. Однако, возможно, «поджигатель жилища», которого застрелили в Пюи, и впрямь был Новым человеком, Мигрантом-нигилистом, увидим. То ли он нас, то ли Рильски его? Вот в чем вопрос. На мой взгляд, самым поразительным во всей этой истории оказался против всякого ожидания Себастьян. Как тебе известно, этого не было в программе моей командировки, не для того меня посылали! Так вот, знаешь, мне думается, Себастьян — человек августинского толка, и я, такая, какой ты меня знаешь, чувствую себя гораздо ближе ему, чем барочному версальцу, которого пытаюсь тебе продать… Но оставим эту тему. Говорить об Августине в Париже — кому это надо? Полю Рикёру, Филиппу Солеру? Людям нужны интриги, любовные истории, ну и все в таком духе.

Бармен, весь преисполненный чувства собственного достоинства, задел нас подносом с бокалами шампанского и шербетом: было ясно, ему чихать на то, где приходится подавать, в смысле исторического окружения. Налетел целый рой японок, защелкали фотоаппаратами, наставленными на Людовика XIV и пирамиду Лувра; арка Карусель окончательно утратила свои розоватые тона, потонув в гризайле вечера. Как и бармену, одуревшим голубям было все равно, где клевать крошки. «Гипогей мыслей вокруг меня, разгороженные мумии, наполненные благоуханием слов. Бог библиотек, Тот, [130] Тот (египет. миф.) — бог мудрости, счета и письма. Тота обычно изображали с головой ибиса. Под его покровительством находились все архивы и библиотека Гермополя. бог-птица с лунной короной. Слышу глас великого египетского жреца…»