Ксения Баженова - Закрой глаза – я тут

Виски пульсировали болью. Происходило что-то там, внутри него, он ощущал это темной половиной души. Заставил себя подняться, осилил лестницу, зашел в кабинет. На столе, в мраморной вазочке, он нашел нож для разрезания писем и плотоядно ухмыльнулся. Надо было вернуться в гараж и попрощаться с гранмаман.

Тупое лезвие прорвало старый холст, и от звука разрывающейся ткани спину окатило волной мурашек. Рррраз! И одна кисть отсечена от руки. Два – и на другой порвано запястье.

– Пообрубать, нет, пообрезать вам ваши поганые сучьи ведьмины руки. И ваши поганые глаза. – С чпокающим звуком нож для вскрытия писем вошел сначала в левый, потом в правый глаз старухи. Последнее действие привело его в полный восторг – маленькая аккуратная дырочка под левой грудью.

– Как от пули! – удовлетворенно отметил он, роняя ножичек на пол. – Вот и до тебя, дорогая, очередь дошла. Не хочешь отправиться вслед за внучечкой?

Он с трудом протащил портрет в узкий проем, с удовольствием отмечая, как обдирается рама о каменные косяки, как трещит холст, страдая от его неосторожных резких движений. Сердце бешено билось, Дима боялся открывать дверь, долго слушал тишину за древними досками. Наконец решился, повернул ключ и, приоткрыв дверь совсем немного, втолкнул в щель портрет. Услышал, как ударилась рама о ступени, но не застучала, как недавно летевшее туда тело, а, глухо стукнувшись, остановилась. Он сильно прижал ладони к груди, пытаясь таким образом усмирить совсем разбушевавшийся мотор.

Внизу по-прежнему было тихо. Переждав еще несколько мгновений, Дима снова закрыл дверь на ключ и отправился в спальню, по дороге захватив Кирины наброски. Присел на край кровати, стал их разглядывать, раскладывая перед собой на полу.

– Талант, несомненно, есть. Но и я тоже не без него. – Он потянулся к стулу, на котором оставил листы со своими записями. Перечитал внимательно заметки о показе мод и разрозненные зарисовки о пыльном ностальгическом чердаке. Включил диск, на экране задвигались неземные создания.

– Хренов мачо, съемщик баб. Нет! Это не про меня! Это не я! Я журналист. Я хороший журналист, местами гениальный. Ну и что ж, что бабы! Я нормальный мужик, мне нравятся бабы! – выкрикивал он в экран. – Да! Моя жизнь авантюрна и запутана, но так интересней. Да! Я позарился на деньги, хорошую работу, приятную жизнь, и я был уверен в своем призвании, а меня из охотника превратили в жертву! Из охотника! Поняла ты, шампур в купальнике! На тебе можно только жарить шашлык на деревенских посиделках!

Дима встал и начал ходить по комнате взад-вперед, хватая и швыряя вещи, пиная ногами ножки кровати, стула, комод, на котором стоял телевизор, и продолжая свой монолог.

– Я охотник! Коллекционер! Я не считаю себя ничтожеством, а мне все время приходится доказывать, что я молодец. Эта дура думала, что я просто трахальщик, как же она ошиблась и за ошибку поплатилась. Я охотник за прекрасным. Любая уродина может стать лакомым куском. Тем, о ком говорил Дон Хуан: мне достаточно увидеть ее лодыжку! И мне! Но у нее даже лодыжки не было… Только обещания. Ради них я переламывал себя. Сука! Старая жаба! Однако ловко она применила на мне свои штучки. Могла бы и раньше превратиться в молоденькую. Может, все сложилось бы по-другому.

Он заметил, что стоит в ванной у зеркала и бреется, только когда больно порезался, оттого что сильно тряслись руки.

– Все! Хватит!

Он швырнул бритву на пол и с остатками щетины на лице вышел из ванной, выключил телевизор, взял куртку, его трясло. Прошел в кабинет. Взял ампулу, шприц, резинку.

Подошел к двери, за которой были жаба и портрет, прислушался и вышел в сад, оставив открытой входную дверь.

В горах темнеет быстро, и дневная жара так же переходит в вечернюю прохладу. Диме стало совсем плохо, но он смотрел на закат в пастельных тонах голубого и розового, сад весь был пронизан последними лучами солнца, почти параллельными земле. Высвечивались ветки и сплетения растений. Тени, которые ложились от них, и силуэты деревьев напоминали фантастические тропические леса Анри Руссо. Это волнообразное покрывало горы осветилось малиновым закатом.

«Какая красота, Господи!» – думал Дима, медленно направляясь к Адиной могиле. Там он решил сделать последний укол. Он даст ему сил добраться до людей.

Дима шел к дубу. С ним происходили мистические метаморфозы. Он постепенно превращался в прежнего Диму, очень похудевшего, больного, но мозг его начинал работать как раньше. Хвост завязан шелковой резинкой Ады. Глаза становились все живее, курить не хотелось, а желание кольнуться казалось сейчас неудобным, но необходимым шагом. Рука чувствовала себя гораздо лучше, но все еще ныла и из лиловой постепенно становилась желто-зеленой.