Элла Никольская: Давай всех обманем

- Пап, на закате спать вредно, голова разболится.

Слово в слово в таких случаях говорила и Гизела. Всеволод Павлович встрепенулся:

- Да я и не спал вовсе...

За ужином обсуждали письмо Рудольфа.

- По-моему, тебе стоит поехать... - сказал Павел. - Только сначала посоветуйся с врачом.

- Приглашают нас обоих, - напомнил Всеволод Павлович.

Павел пожал плечами:

- Не получится. Кто меня с работы отпустит? Отпуск только через полгода.

- Вот через полгода и поедете вдвоем, - вмешалась Лиза. - Конечно, Всеволод Павлович один лететь не может. Сколько туда лету? Сутки, небось, а то и больше...

- Не в том дело. - Павел замялся, Всеволод Павлович понял: сыну неловко назвать истинную причину того, что обоим им заманчивый вояж в ближайшем будущем не светит. Не в Австралию надлежало собираться старшему Пальникову, а в ближайшее Подмосковье, в кардиологический центр, где проходят реабилитацию более или менее благополучно выжившие инфарктники, и пора уже заниматься оформлением курортной карты, поскольку в собесе твердо обещают путевку.

- Ладно, - будто не поняв, бодро произнес Всеволод Павлович, - Утро вечера мудренее. Посмотрим. Коньков же в Швецию улетел - и ничего.

- Вам Коньков не указ, - фыркнула Лиза. - Он и водку пьет. Как конь. И где Швеция, а где ваша Австралия...

- Лиза, прекрати!

- Оставь, Павлуша, - великодушно сказал Всеволод Павлович. - Твоя жена заботится о моем здоровье, не так ли? Кони, кстати, водку не пьют.

Он слегка поклонился в сторону Лизы, которую упорно при всяком удобном случае величал женой сына, хотя знал отлично, что молодые не венчаны и не расписаны. Лизу это почему-то уязвляло - не сам факт, а то, что свекор или не свекор? - его то и дело подчеркивает. Павел же старался в их перепалках не участвовать - лучшее, что можно делать, если пребываешь между двух огней.

Изучая заморский конверт, Лиза неожиданно извлекла из него не замеченную Всеволодом Павловичем фотографию, вложенную обстоятельным родственником. Ага, вот и новый дом. Настоящие хоромы, шесть окон по фасаду в первом этаже, да ещё галерея наверху, да ещё пристройки какие-то. Главное же - местность вокруг, убегающие за горизонт голубоватые холмы, прямо по ним - низкие слоистые облака. Группу людей, стоящих и сидящих на широком крыльце, Всеволоду Павловичу пришлось разглядывать сквозь увеличительное стекло. Когда после основательного изучения он положил снимок на стол, им тут же завладела неугомонная Лиза, начала спрашивать, тыкая пальцем:

- Вот этот сидит - Рудольф, да? А этот длинный? И вот ещё парнишка и три женщины. Которая из них его жена? Если эта, то вот эта ихняя сноха, а третья кто? И куры, и две собаки, надо же...

Всеволод Павлович по мере сил удовлетворил её любопытство, он и сам-то не сильно разбирался в дальней этой родне. Знал одного Рудольфа, да и то лет двадцать назад. Однако был уверен: сутуловатый старик, примостившийся на ступеньках боком к объективу, будто прикрикнувший на остальных, и есть его давний знакомец. Больше никого не узнал, благо и не видел никогда, только догадываться мог.

На следующий день Всеволод Павлович, как только остался один, сел сочинять ответное послание.

"Рад за тебя, старый дружище Руди, - Ваш новый дом, судя по фотографии, просторен и удобен, к тому же расположен в красивом месте. Далеко ли это от ближайшего города? Ты ведь, насколько я помню, не любитель сельской жизни. Или поблизости имеется все же какой-нибудь паб?"

Далее он коротко написал о себе: та же квартира, которую ты, должно быть, помнишь, однако жизнь вокруг совершенно другая. Спасибо за приглашение - к сожалению, сам не сможет пока им воспользоваться, у него несколько другие планы. Но если бы Руди пригласил Павлика и его подругу Лизу, очень милую девушку, то это было бы просто отлично. Павлик охотно расскажет тебе все, в частности и о встрече с Маргаритой, это удивительная история, её стоит послушать..."

Старина Руди не откажет, в этом Всеволод Павлович был уверен. Все справедливо - молодежь на край света, а ему поближе, в кардиологическую клинику.

После тридцати часов полета пол уходил из-под ног. Правда, были посадки в Сингапуре и Дубае, но между ними подолгу приходилось сидеть в неудобном кресле, почти не двигаясь: жалко было беспокоить прикорнувшую на его плече Лизу, сам же Павел спать сидя не умел.

Аэропорт в Сиднее после сингапурской и дубайской оглушительной роскоши показался будничным, вроде родного Шереметьева, только, конечно, почище и посветлее. Толпа прибывших на глазах растворялась в толпе встречающих.