Наталия Ломовская - Игла цыганки

«Но я должна буду сшить», – подумала Лиля.

– Гриша... Это, наверное, очень дорого, – прошептала Лиля на ухо Дубову, когда улыбающаяся стюардесса усадила их в кресла и пожелала приятного полета.

– М-м... Что? – удивился тот.

Вчера они долго не спали, разговаривали почему-то шепотом. Стесняясь и пряча глаза, Лиля постелила ему в своей спальне, а себе – в комнате Егорушки. Тоже смущаясь, Дубов быстро разделся и спрятался под одеяло, но Лиля не ушла, осталась сидеть на краю кровати. Они говорили, говорили, а потом она незаметно уснула – как была, в халате, поверх одеяла. Дубов вытащил из-под нее одеяло, накрыл, даже поправил, попинал подушку. Не без тайного умысла, что Лиля проснется, и... Что? Ничего. Какое свинство – лелеять свое любострастие, когда она, маленькая, несчастная, доверчивая, спит рядом! Мысленно заклеймив себя позором, Дубов отвернулся от Лили и постарался заснуть. Естественно, спал он очень плохо, а теперь вот клевал носом.

– Ерунда, – ответил Дубов Лиле. – Тебе что, подумать больше не о чем?

– Не о чем, – согласилась она. – Я не могу думать о том, что нас там ждет. У меня сразу сердце начинает колотиться и воздуха не хватает.

– Тогда ни о чем не думай, мой тебе совет. Не приставай, дай вздремнуть.

И Лиля сразу замолчала, сидела тихо, как мышка. А Дубов заснуть опять не смог. Полулежа в кресле, он соображал. Что же это, он сказал Лиле «не приставай»? Оленька бы сейчас разразилась гневным монологом, вспомнила о своих правах, всплакнула бы даже! Он бы сто раз пожалел, что решил вздремнуть в неурочное время! Да и вообще – нельзя сказать «не приставай» постороннему человеку. Только самому родному, самому близкому, который все поймет и оставит тебя в покое на некоторое время. Это несправедливо, быть может, но так уж обстоят дела.

Дубов покосился на притихшую Лилю и чуть не умер от удивления, поняв, что она улыбается. Чуть-чуть, краешком губ, но улыбается!

– Ты что? – осторожно спросил у нее. Кто знает, какие формы приобретает женская истерика?

– Ничего. Просто ты просишь меня не приставать, как будто мы уже лет десять женаты. Смешно.

– Смешно, – согласился Дубов и тут же, по странной филиации идей, спросил: – Лиль, а отец Егорки... Ты не говорила о нем, а я думал...

– Не стоит, – бесстрастным тоном откликнулась Лиля. – Ему нет до ребенка никакого дела. До меня – еще туда-сюда, но лично я сомневаюсь...

– Все, понял, извини. Просто так спросил.

– И вообще, – продолжила Лиля, будто не слышала его, – вообще мне кажется, что вокруг меня за последнее время создавался какой-то вакуум. У меня отобрали всех, кого я могла бы любить. Всех, кто хоть сколько-нибудь любил меня. Нинуля... Я дружила с ней. Она была смешная, вздорная, но добрая, и привязалась к нам. Ко мне и Егорушке. Потом Игорь. Отец Егора. Знаешь, ко мне приходила его жена...

– Вот оно что, – присвистнул Дубов. – Ты у меня, оказывается, роковая женщина, да?

Но и это довольно неделикатное замечание Лиля пропустила мимо ушей, и у Дубова родилось соображение, что точно так же она всегда, если случится у них хоть сколько-нибудь длительное «всегда», будет пропускать мимо ушей все глупости и бестактности, которые ему, грубому мужлану, вздумается ляпнуть. Она не устроит «много шума из ничего», не раздует скандала из неловко сказанного словечка, а наоборот, постарается сгладить все неровности и шероховатости, чего-то не заметит, где-то промолчит и не увидит в этом ни малейшей своей заслуги!

Просто потому, что она женщина. Не роковая, а вполне обычная, способная любить.

Только... Так ли обычна способность любить, вот вопрос.

– И выяснилось, что Игорь обманывал меня все это время. Обманывал нас обеих. Игорь говорил ей, что я требую с него алименты, что он носит мне много денег. Мне, допустим, ничего не говорил, я знала, что он мало получает, и никогда ничего не просила! Я не горжусь этим, понимаешь? Просто мне не хотелось от него зависеть.

– Я понимаю.

– Правда? Так вот, Игорь брал у жены деньги, она неплохо зарабатывала, и проигрывал их на автоматах. Я что-то подозревала, но...

– «Уж полночь близится, а Германа все нет!» – фальшиво пропел Дубов. – С ним все ясно, случай клинический. Наплюй.

– Уже. Но ведь еще был Димка...

– Димка? – пробормотал Дубов. Странное было чувство, словно загривок у него порос густой шерстью, и вся шерсть вдруг встала дыбом, аж защекотало в позвоночнике! Неужели это ревность?

– Дима Попов, мой одноклассник, – сбивчиво стала объяснять Лиля, с ужасом соображая, что говорит не то, что надо, и уж совсем не по адресу! – Мы с ним встретились, и он начал за мной вроде как ухаживать. И к Егорке хорошо отнесся, а обычно люди... Ну, ты понимаешь. У нас ничего не определилось еще, как вдруг Димка перестал нас навещать. И не звонил больше. Потом я пошла на встречу одноклассников, и там мне сказали, что он умер. Сердечный приступ. Так странно.