Фаниль Галеев - По следам призрака

Она вздохнула и с укором уставилась в затылок сидевшего впереди сына:

— Ах, сынок, сынок! Ведь говорила я… — Потом повернулась к подсудимому: — А ты? Разве можно так бить детей? Я хоть и мать, а пальцем не тронула его ни разу. Нельзя бить детей! Вот будут свои, узнаешь тогда…

Она вздохнула опять и, нерешительно посмотрев на судей, села.

Мать Гатина оказалась женщиной немногословной. Тихая, немного скрытная, произнесла лишь три фразы, не вызвавшие ни у судей, ни у обвинителя, ни у адвоката желания задавать еще вопросы: «Не клеится у меня в личной жизни… Три раза уже начинала, а все зря… Не до сына мне…»

Наступила очередь маленькой худой женщины, матери Лыкова.

Когда она заговорила, то все, даже судьи с удивлением уставились на нее: голос ее звучал низко и хрипло, словно доносился из подземелья.

— Я не жалею сына, — сказала она сердито. — И никого не жалею. Муж у меня был… Сначала тихоней прикидывался. А потом запил совсем. Так вы думаете, я с ним цацкаться стала? Как бы не так. За шкирку его — и за порог. Ходит вон сейчас где-то и на глаза не показывается… Я и Витьке всегда говорю: не будешь слушаться, выгоню из дома, выгоню! Не из жалостливых я. Витя это знает.

Сын молча и нахмуренно слушал грозную исповедь матери. Темно-синие глаза его были опущены, смотрели вниз.

— Пришел он в тот день домой с синяками да с шишками, — продолжала она. — Вы думаете, я слезы стала проливать? Много чести! Палку в руки… Вот так! — Она сделала выразительный жест, со злостью резанув рукой по воздуху.

— Сердца у вас нет! — подала опять голос Хорькова.

— Зато у тебя оно слишком большое, еле в груди умещается! — мгновенно огрызнулась Лыкова. — Ты вон вырастила дылду…

— Тише, тише! Здесь не место для перебранки, — решительно остановил их председательствующий и сказал уже более спокойно, обращаясь к Лыковой: — Вы хотите уверить нас в твердости своих позиций. Однако ваш сын длительное время нигде не работал. А ведь он окончил ГПТУ…

— Это уж не его вина, уважаемые судьи, — вызывающе вытянула вперед голову Лыкова. — Как кончили ГПТУ, других-то кого на завод, кого на фабрику определили, а Витю моего на стройку, на самую городскую окраину. Мало того что ездить за десять верст, но и зарплата — кот наплакал, ни премий, ни других поощрений. А если зашибет его там краном или еще чем?

— Не вижу никакой логики в ваших суждениях, — нахмуренно произнес председательствующий. — Говорите о каких-то премиях, кранах… Такие, как ваш сын, между прочим, в недалеком прошлом КамАЗ строили, сейчас БАМ тянут через всю Сибирь…

Он хотел сказать еще что-то, но лишь вздохнул сумрачно и обронил, не поднимая взгляда:

— Садитесь…

Допрос законных представителей на этом был окончен.

Давлетшин взглянул на часы. Шел уже третий час судебного следствия, а происшедший в Летнем саду инцидент еще даже не обрел своей полной ясности.

И вот в зале судебного заседания появился главный свидетель. Это был почтенного возраста человек, бледный, морщинистый, с усталыми серыми глазами и седой хорошо сохранившейся шевелюрой. Какой-то вялой, немощной походкой он подошел к стойке и остановился, взявшись за нее обеими руками. Сквозь усталые глаза его пробивалась тревога.

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Крылов Александр Иванович.

Председательствующий смотрел на него внимательным, пристальным взглядом.

— Вы вызваны в судебное заседание в качестве свидетеля и обязаны говорить здесь только правду. За дачу ложных показаний или отказ от дачи показаний предусмотрена уголовная ответственность. Вам ясно?

— Да.

Секретарь протянула ему бланк:

— Вот, распишитесь, пожалуйста!

Крылов суетливо и неловко расписался. Руки его при этом не слушались, дрожали.

— Расскажите, что с вами произошло в Летнем саду семнадцатого июня? — задал вопрос председательствующий. Сам, расслабившись, откинулся на спинку кресла.

Крылов с какой-то опаской повел глазами, небрежным размашистым движением вытер рот и начал тихим жалобным голосом, точно был не свидетелем, а подсудимым:

— Ну, что тут… Зашел я после работы в пивную, что за мостом, недалеко от сада, друзей там встретил. Сначала опорожнили бутылку белой на троих, а потом принесли еще бормотухи…

— Что, что принесли? — не расслышал председательствующий.

— Бутылку белой сначала опорожнили, говорю, а потом еще две бормотухи… две бутылки вина, стало быть. Ну, и пивком побаловались. Захмелел я тогда изрядно. Помню только, иду домой через какой-то сад, а навстречу четверо ребят. Я, как стал проходить мимо них, споткнулся, значит, и упал…