Владимир Чванов - Соучастие

Арсентьев положил руку на плечо Савина:

— Вот это делать преждевременно. Помимо специальных вопросов, у нас должны быть и чисто человеческие. Сначала ей скажут, что сын остался без денег, потом о его задержании, а под конец, что совершил кражу. Представь ее положение.

— Да, не очень складно получится.

Они долго сидели молча, потом Савин вдруг сказал:

— Нельзя исключать и того, что Куприянова кто-то упросил написать такое заявление. Он человек сердобольный… Здесь нужно все вычислить и просчитать! Могла это сделать и Тамара.

— Это тоже надо иметь в виду, — согласился Арсентьев.

— Понимаешь, с самого начала меня больше занимает окружение Пушкарева. Сомнительная публика! Срок задержания Пушкарева истекает завтра. Осталось много вопросов, на которые я не нашел четких ответов.

Арсентьев посоветовал:

— Поговори с Тамарой…

— Я утром беседовал с ней. Правда, до получения заявления Куприянова…

— И что?

— Сказала, что о Викторе ничего слушать не хочет. От встречи с ним отказалась.

Арсентьев понимающе кивнул.

— Смотри-ка. А в общем, Тамара права.

— Через час вернулась и попросила разрешения на передачу, — добавил Савин.

…Раздался телефонный звонок. Арсентьев узнал голос Муратова. Слушал его долго. Отвечал короткими репликами. Наконец, просияв, дал отбой. Муратов доложил важные сведения: Школьников, Архипов, Лисовский в ноябре — январе находились в командировке в Новомосковске. Жили в гостинице «Центральная», где и работал Валетов. Вот она, разгадка того, что его мучило все эти дни! Теперь дела о кражах увязались прочно. Причастность к ним Валетова уже не была предположением. Арсентьев понимал всю ценность полученной информации. Теперь нужно было четко подготовиться к предстоящей операции по задержанию, определить в ней задачи каждому сотруднику.

Он уже опечатывал сейф, когда раздался новый звонок. Снял трубку, сказал, что слушает.

Тянулась длинная пауза. Арсентьев был готов нажать рычаг, но услышал в трубке сдержанное дыхание. По привычке подул в мембрану и повторил: «Говорите, слушаю вас!»

Раздался далекий мужской голос.

— Это милиция?

— Да!

Его спросили по фамилии. Арсентьев сказал, что у телефона он.

— Вы ищете Валета? — глухо прошепелявил мужчина, явно меняя свой голос.

— Допустим.

— Он завтра в двенадцать будет у Патриарших прудов. Ближе к улице Жолтовского. Можете брать… — Разговор был немногословен, длился всего полминуты. В трубке раздались частые гудки. Арсентьев посмотрел на часы — без пяти восемь. Он закурил и позвонил Филаретову.

— Не уходи! Я подскочу. Такой сигнал — это шанс! — горячо проговорил Филаретов. — Нужно срочно скоординировать действия. Валета голыми руками не возьмешь. Решать надо спешно…

— А может, это игра? — спросил Арсентьев, помня информацию Филиппова о завтрашней встрече Тарголадзе и Портнова около кинотеатра «Москва».

— Не думаю, — твердо сказал Филаретов. — Похоже, сведения достоверны. Звонившему такая интрижка все равно что себя оплевать.

Ровно в одиннадцать две муровские «Волги» подкатили к площади Маяковского. Оперативники вышли на оживленные тротуары и смешались с толпой. Разделившись на группы, они прошагали мимо зеркальных окон ресторана «София», магазина «Колбасы», гриль-бара. Пройдя подземные переходы, блокировали указанные им места. Филиппов выбрал удачную позицию. Пристроившись к очереди в билетную кассу Театра сатиры, он уже о чем-то увлеченно разговаривал с двумя скромно одетыми девицами. Оказаться замеченным здесь риска не было. Таранец с Гусаровым встали у гостиницы «Пекин», поближе к пешеходной дорожке. Филаретов свою группу расставил около метро, из дверей которого лился плотный людской поток.

Валет появился у Концертного зала имени Чайковского ровно в одиннадцать.

— Видишь? — спросил Арсентьев Филиппова.

— Засек! — односложно ответил Филиппов и чуть заметно кивнул. Его профессиональная память сработала безотказно. — Изменился, конечно. Худоват стал… и сердитый.

Вид у Валета и впрямь был хмурый. И выглядел он неважно. Лицо землистое, под глазами отечные мешки. В эту ночь он долго ворочался, не мог заснуть. Мучила бессонница. Около двух, откинув одеяло, он встал и вышел на кухню. Допил оставшееся в бутылке пиво и, сев на табуретку, закурил. Гнетущая тоска переросла в безразличие ко всему — к себе, к увесистой пачке денег, хитро спрятанной в квартире, к оставшимся ценностям, которые утром он должен отдать Робику.