Майкл Коллинз - Потерянные души

Полчаса спустя я припарковался перед домом Кэндол. Я купил еще один тыквенный пирог в подарок. Это же был первый День благодарения, первый праздник без ее ребенка.

Я проскользнул сквозь входную дверь, измеряя каждый шаг вверх по ступенькам. Из квартиры Лейкока доносилась музыка.

Я тихонько постучал в ее дверь. Тишина.

В щели под дверью виднелся свет. Я снова постучал и подождал. В руке я держал тыквенный пирог. Он был еще теплым.

Я нашел оторванную половицу там, где сказал Лейкок, и нащупал ключ. Вставил его в скважину и повернул. Затаив дыхание, осторожно приоткрыл дверь.

В комнате царил лютый холод, словно в ней давно никто не жил. Занавеска всколыхнулась от внезапного сквозняка, свисавшая с потолка лампочка закачалась. Окно в комнате было открыто.

Я затворил за собой дверь и стоял, дрожа, в просторной однокомнатной квартире с высоким потолком, лепными карнизами, выкрашенными практичной белой краской, как во многих съемных помещениях. Камин был забран досками. В дальнем углу помещались выгородка с унитазом и душем. Пол был в водяных потеках.

Перед эркером был разложен матрац. Он, столик и комод исчерпывали меблировку. Я разглядывал их в непонятном ожидании, что Кэндол вот-вот материализуется. Но ей было неоткуда материализоваться. Ее тут не было.

Я все еще слышал музыку Лейкока.

Холод пробирал до костей, при каждом выдохе изо рта у меня курился пар. Я прошел в эркер и оглядел улицу. Именно тут я и видел Кэндол, когда она стояла за занавеской и ждала, глядя вниз на улицу. Но на стеклах внутри образовался ледок. У меня возникло ощущение, что Кэндол покинула квартиру уже давно, возможно, уехала на праздники к родным. Может быть, она ползком возвращалась к жизни, и эта мысль не то принесла некоторое утешение, не то смягчила вину.

Я уже выходил, но тут на кофейном столике увидел пластиковые пакеты для морозильника. В одном из них были газетные вырезки о гибели девочки. Затем мой взгляд упал на второй пакет, и секунду я не мог разобрать, что в нем. Я взял его и поднес к свету. Что-то похожее на ссохшуюся слинявшую кожу. И тут я понял, что держу — кусок пуповины.

В коридоре я вернул ключ на место. Руки у меня тряслись. Я спустился по ступенькам.

Под дверью Лейкока виднелись его ноги. Он прижимал глаз к глазку. Я ничего не сказал.

Над приютом для бездомных шипел неоновый крест. Напротив был стриптиз-бар, открытый круглые сутки. Я увидел, как оттуда вышел кто-то.

Еще не было и половины одиннадцатого утра.

На стене приюта панно изображало лодку, выкинутую на рифы в хаосе черных бушующих валов. В отдалении ярко горел маяк. Надпись над лодкой гласила: «Это твоя душа», под маяком — «Бог». Выполнено все было в таких темных зловещих тонах, так прямолинейно, что вас охватывало желание устремиться к свету. И возникало удивление, почему мы все не ищем такого спасения?

Я положил пакеты с продуктами на стол с надписью «Приношения». Рядом висели простые правила. Всякий, кто не принял душ, должен спуститься вниз в общую душевую, чтобы намылиться и обдать себя струей из шланга, а затем получить новую одежду и помолиться в церкви. После этого человек получал право на Обед Благодарения.

Благочестивые прихожане, эти спасители душ, сновали туда-сюда, отделяя мужчин от женщин, одиноких от семейных, пьяных от трезвых.

Благочестивые прихожане были исполнены серьезности и умели принизить вас, даже пока объясняли, какие вы взысканные, даже когда тщились спасти вашу душу. Я увидел, как тип, который по-настоящему нуждался в сытном обеде, пришел пьяный. Его вытолкали за дверь. Он ругался и колотил кулаком по бронированному стеклу.

Меня, вопреки моему костюму, приняли за злополучную душу в поисках обеда. Кто-то спросил, пил ли я, словно это могло быть причиной моего появления тут. Пришлось объяснить, что я доброволец. Меня отправили к женам помочь сервировать Обед Дня благодарения в стиле а-ля фуршет. Толстые жены в цветастых платьях мешали суп в котлах и варили ямс и сладкий картофель. Волосы затянуты узлами на затылке, на некоторых передники, лица лоснятся от пара. Я увидел чудовищную духовку. Окорочок индейки прижимался к стеклу. Клянусь, он выглядел, как бедро младенца.

Мне было поручено расставлять бумажные тарелки и чашки на столах и раскрывать складные стулья. На игровой площадке были разложены подаренные игрушки: постаревшие куклы, «лего», азбучные кубики и колоды карт.

Маленькая девочка подъехала ко мне на игрушечной лошадке — палке с присобаченной лошадиной головой. Она хотела покормить лошадку, а потому я взял кусок сахара и сделал вид, будто скормил его лошадке, хотя на самом деле он исчез в моем рукаве. Девочка улыбнулась мне, словно знала, что я проделал, но не хотела верить, что это был просто фокус.