Андрей Константинов - Полукровка. Эхо проклятия

Кабинет коллеги размерами не так уж и превосходил каморку Сергея Эдуардовича, но оказался шикарным — с двумя кожаными креслами и с не менее кожаным диванчиком. А еще с двойными обоями и с развешенными по стенам копиями английских гравюр, изображающими сценки из юридической жизни Лондона XVIII века. Из содержания картинок следовало, что дела у британских коллег Габузова, даже в те юридически отсталые времена, шли несравнимо лучше, нежели в наши прогрессивные у него самого.

Сергей Эдуардович невольно присвистнул от столь приятного удивления (по причине стойкой антипатии, ранее в шверберговские закрома он был не ходок) и теперь совсем оживился: что ж, с недельку можно будет поиграть в преуспевающего дельца. Расправив плечи, он с удовольствием, как школьник, начал раскладывать на девственно-чистом швербергском столе свои бумаги и отнюдь не паркеровские ручки. Устроив таким образом некоторый творческий беспорядок «по-габузовски», новый «делец», он же калиф на час, плюхнулся в одно из кресел, перебросил длинные ноги через подлокотник и эффектным жестом выудил сигарету из пачки синего «Петра». Все, кто мог бы увидеть в этот момент Сергея Эдуардовича Габузова, безвестного адвокатишку тридцати четырех лет от роду, непременно решили бы, что на самом деле он… обыкновенный неисправимый мальчишка с легкими хулиганскими наклонностями, отнюдь не стремящийся ни к работе, ни к завоеванию более комфортного места под солнцем. На самом деле к разряду классических бездельников Габузов ни в коей мере не причитался — просто с подлинным азартом он относился лишь к той работе, которая доставляла ему профессиональное удовольствие. Но такая работа в последнее время подворачивалась крайне редко. Что же касается места под солнцем, то стремиться к нему теперь, по мнению Сергея Эдуардовича, представлялось делом крайне глупым. Раньше надо было заниматься этим вопросом, а не сейчас, когда тебе уже четвертый десяток. Нынче на дворе время молодых да ранних.

Вот примерно так размышлял сейчас, утопая в мягкой коже, Сергей Эдуардович. В своих мечтах и в едких клубах дыма он так и плавал бы еще неизвестно сколько времени, когда бы на рабочем столе вдруг неожиданно не загудел факс. Габузов недовольно поморщился, но все же скосил глаза: из щели, нудно жужжа, тянулась бумага. «Ну и черт с ним, все равно не мое!» — с облегчением подумал он, по-детски радуясь тому, что можно ничего не читать, ничего не решать, никому не звонить и никуда не бежать… Однако природное любопытство в конце концов пересилило, и он решил краем глаза глянуть на вылезший листок. Ведь на самом же деле любопытно, какими такими делами ворочает знаменитый Шверберг?

Вверху документа красовался странный логотип в виде хитрого переплетения нуля и знака бесконечности, на первый взгляд казавшийся цветком с распустившимися лепестками. «Во дают! — невольно восхитился Сергей Эдуардович. — Кто это, интересно, придумал такую красивую обманку?» С этой мыслью он лениво сполз с кресла и осторожно отнял у аппарата еще теплый листок.

Фирма, судя по буквам, загнанным в логотип, была французская, но перевести в ее названии ничего, кроме слова «Париж», Габузов из-за элементарного незнания французского языка не смог. Зато сам текст, занимавший всего четыре строчки, был написан по-английски. И хоть последний раз Сергей Эдуардович пользовался английским языком только на госэкзамене третьего курса, английская кафедра универа всегда славилась своей средневековой жестокостью, и, вероятно, именно поэтому он, хотя и не без труда, все-таки смог прочесть следующее:

«Дорогой Илья, наш клиент высоко ценит ваши услуги по нахождению прямых наследников Симона Луговуа и напоминает о необходимости принятия в отношении этих лиц превентивных мер, согласованных во время нашей личной встречи. Искренне ваш, Оливье».

— Однако! — хохотнул Сергей Эдуардович. — Илюша-то наш каков! В переписке с парижским салатом состоит! Ах, Оливье, Оливье, Оливье… Ах, Париж, Париж…

Веселье, впрочем, улетучилось еще быстрее, чем пришло. Нашему адвокату взгрустнулось, ибо совсем некстати вдруг вспомнилась ему бывшая супруга, предметом особой гордости который был как раз одноименный салат. Впрочем, ничего иного она больше готовить и не умела, искренне считая мельтешение у плиты занятием слишком низменным для высоких супружеских отношений. Правда, на экс-супруга, который, как и все мужчины с примесью армянских кровей, на генетическом уровне являлся неплохим кулинаром, подобная философско-кухонная сентенция не распространялась.