Александр Ольбик - Доставить живым или мертвым

Когда подошла минута главного откровения -- засады боевиков, во время которой Воропаев из гранатомета стрелял по своим, следователь сделала паузу. Она просто перестала задавать вопросы, сидела и молча просматривала свои бумаги. Воропаев тоже безмолвствовал. Он находился возле привинченного к цементному полу стола и курил. И делал это без перерыва, каждую последующую сигарету прикуривал от предыдущей.

Вторую часть допроса она начала с нейтрального и довольно декларативного пассажа: дескать, по телевизору сообщили о сильнейшей магнитной буре, которая произошла на солнце и, видимо, поэтому болит голова... Она взглянула на Воропаева и в упор спросила -- из какого типа гранатомета он стрелял. Он назвал. Какая дистанция его отделяла от автоколонны федералов и мог бы он при желании промахнуться?

Он смотрел на ее полные, безупречно подведенные губы и молчал.

-- Тогда тоже молчали? Молчали и стреляли?

-- Стрелял, примерно, с расстояния двухсот пятидесяти метров, -- перед взором Воропаева явственно возникла та мизансцена. Скала, предвечерние тени от платанов, холодное игольчатое прикосновение пистолета к виску, ощущение безысходности. И лицо Саида Ахмадова, оскаленное, с бешено закрученными водоворотами глаз, из которых вот-вот выпрыгнут ядовитые змейки. -- Тогда я не мог не стрелять...Но стрелял, не целясь...

-- Спасали свою жизнь?

-- Спасал, она у меня одна, -- ему было противно оправдываться.

-- Ценой жизни тех, кто был в колонне?

-- Тогда мне все было безразлично. Но я никогда не целился в своих...

-- А когда это стало для вас небезразлично? -- проигнорировав последние слова, спросила следователь.

В вопросе ему показалась издевка. Однако следовательница была спокойна, без малейших подвижек на холеном лице.

-- Когда приснился сон...Это было еще в горах.... Мне снилось, будто я нахожусь дома, с матерью сижу на кухне, и она вот так, как вы сейчас, сидит напротив меня и просит рассказать правду...

-- Правду о чем?

-- Обо мне...Почему я не там, не со своими, а с теми, с кем уехал воевать...И чтобы ей это объяснить, я вышел в прихожую, где оставил свой вещмешок, и достал из него Коран. Долго искал одну страницу, на которой якобы была правда.

-- И вы нашли эту страницу?

-- Вот в том-то и дело, что не нашел. Я очень спешил, страницы слиплись и я никак не мог их разъединить. И тогда мама взяла Коран и через форточку выбросила его на улицу и он на глазах стал рассыпаться, и я отчетливо видел, как его разлетающиеся страницы превращались в обыкновенные листы из ученической тетрадки...Я очень расстроился и сказал маме, что за это меня убьют и она стала рыдать и побежала собирать листки...

-- Собрала?

-- Нет, пустое...Из окна я видел, как она шла по дорожке, мимо детской площадки, где вместе с детьми играл и я...На мне синий комбинезончик, и мама подошла ко мне и стала вытирать платком мне слезы...

-- Я не психолог, сны разгадывать не умею да это и не имеет значения. Когда конкретно вы решили возвратиться...ну, уйти от боевиков?

-- После того, первого, боя.

-- Долго думали...Совесть, что ли, спала?

-- Не-еет, у моей совести хроническая бессонница...За мной следили не менее четырех-шести глаз одновременно. Я выжидал. Терпел и выжидал. Ненавидел и выжидал, -- у Воропаева где-то глубоко внутри завибрировала душа и стала исходить тоской. Он яростно сжал кулаки, но следователь этого не увидела -- кулаки лежали у него на коленях, скрытые от глаз прокурора казенной столешницей.

После допроса его снова накормили нештатным ужином и вывели из камеры. Шли долгими переходами и на всем протяжении клацали замки, слышались гулкие шаги сопровождавших его прапорщиков, из-за дверей камер раздавались песни и ругань, сквозь щели просачивался табачный дым.

Его вывели во внутренний дворик, огороженный со всех сторон высоченной с клубами колючей проволоки стеной, и через узкую железную дверь вывели в еще более ограниченный дворик, и уже из него, и тоже через металлическую дверь, засунули в микроавтобус, который был тютелька-в-тютельку подогнан к самой калитке, и сразу же куда-то повезли. А повезли его в здание контрразведки...вернее, в одно из зданий Службы, которых по Москве и в ближайшем Подмосковье немало.

Но Воропаев не видел ни самого здания, ни, тем более, дороги, по которой его везли, ибо из машины его ссадили таким же образом -- дверь к двери, в узкий проход, где его переняли двое в штатском. И тоже, минуя лабиринт коридоров и лестничных переходов, привели в светлый, но не от дневного света, а от огромной люстры, подвешенной под высоким лепным потолком, кабинет.