Анна Малышева - Суфлер

Александра спрятала лицо в ладонях, а когда отняла их, ее щеки были мокры от слез.

– Друзья – это Эрдель и Воронов?!

– Именно, – кивнул Петр, хладнокровно наблюдавший за ее реакцией. – Они тотчас прилетели на зов. Эти сумасшедшие коллекционеры, вы знаете не хуже меня, всегда готовы поучаствовать в какой-нибудь безумной затее. Влезть по шею в помойку, испачкаться во всех грязях, даже рискнуть жизнью. Хотя, о последнем мать до поры не говорила!

– Они отравились, слепо ей помогая?! Ничего не зная о том, что им грозит?! – ахнула женщина.

– Она не заставляла их принимать участие в процессе инфицирования, друзья сами рвались в бой! – пожал плечами Петр. – Мать и привлекла-то их к делу лишь потому, что сама финансово не потянула бы изготовление качественных копий старых шедевров, да еще на основе из осетрового клея. Это – немалые деньги. Что-то продать из отцовской коллекции, часы, например, или бронзу – на это нужно время. Мать спешила, кредиторы торопили…

Воронов с Эрделем, уяснив, в чем состоит просьба старой подруги, сами пожелали участвовать в процессе инфицирования картин. Интерес их, впрочем, порождался разными мотивами. Скептически настроенный Эрдель был заинтригован самим процессом. Практичного и корыстолюбивого Воронова интересовал «коммерческий» результат. Тихонова, отчаявшись отговорить друзей на примере погибших некогда девушек, вынуждена была допустить их к работе. Мужчины в один голос утверждали, что смерть подруг и их эксперименты с грибком – случайное совпадение. Что по Москве тогда наверняка ходила некая грозная инфекция, о которой вслух не говорили, а те, кто соотнес дезинфекцию и медосмотры со смертью Софьи и Галины, просто перепутали причину и следствие. Все, что могла сделать в данной ситуации Тихонова, – это первой набрать дозу бульона из откупоренной жемчужины. Это не облегчало мук совести, но хотя бы ставило ее на одну доску со всеми. Кроме того, как она призналась младшему сыну, друзья чуть ли не убедили ее в своей правоте, настолько скептически оба восприняли смертельную угрозу, которую нес в себе «суфлер».

– Бульон перед употреблением пришлось изрядно размачивать свежей порцией клея, но в результате он оказался отличного качества. Взгляните, что делается с Болдини! Его невозможно отличить от настоящего! А между тем копия написана на старом холсте месяц назад, а инфицировалась здесь, в этой комнате, матерью и Вороновым. Эрдель, очень интересовавшийся процессом, целиком взял на себя Икинса. И у него тоже все отлично получилось.

Александра не в силах была задать ни одного вопроса. Вскользь произнесенное имя Икинса хлестнуло ее, как огненным кнутом. Женщина больше не плакала, слезы высохли. Она не сводила с Петра неподвижного взгляда.

– Конечно, мать надеялась избежать той участи, которая постигла подруг. Отравлять своих друзей она тоже не собиралась. Софья перед смертью твердила, что сделала слишком концентрированный бульон, и оттого с его испарениями оказалось возможным вдохнуть роковую дозу грибка. В «жемчужинах» был крепкий концентрат, но мать изготовила на его основе раствор намного жиже. Верила ли она в безопасность процесса до конца, не знаю… Когда она заболела, спрашивать уже не стоило. Ее уничтожало сознание своей вины.

Воронов за немалые деньги заказал две отличные копии редких картин. Эрдель участвовал из чистого любопытства. Эксперимент был поставлен в первых числах декабря. И уже спустя две недели обе картины выглядели совершенно иначе…

А самочувствие всей троицы было различным. Эрдель внезапно ощутил недомогание, впрочем, тут не было ничего удивительного, в сырую погоду он часто простужался, и осенью перенес ангину, скверно отразившуюся на состоянии его и без того истрепанного сердца. Воронов ни на что не жаловался. Зато Тихонова слегла всерьез. Она совсем недавно перенесла сильную простуду, и наступил рецидив.

К середине декабря стало ясно: заболели двое из троих. Тихонова отказывалась от помощи врачей. Эрдель был страшно подавлен и ждал худшего. Один Воронов крепился, уверяя друзей, что их «простуда» не имеет ничего общего с «суфлером». Он развивал бурную деятельность по устройству выставки, которой суждено было стать самой большой аферой в его многотрудной и отнюдь не добродетельной жизни. Тихонова и Эрдель не могли ни помогать ему, ни мешать. Да и поздно было вмешиваться. Воронов забрал обе картины, на что имел полное право, так как являлся их заказчиком и владельцем. Гаев, вновь объявившийся к тому времени в Москве, все так же остро нуждавшийся в деньгах, никому мешать и не собирался. Узнав о замысле Тихоновой, он полностью его одобрил и лишь посетовал на то, что кузина была настолько неосторожна и рисковала своим здоровьем.