Надежда Зорина - Оборванные струны

— Этот фильм я купила в обыкновенном магазине, но теперь понимаю, что все было не так. Снимать пикник, очевидно, было моей идеей. Я так привыкла работать на камеру, что просто не могла удержаться, не могла не запечатлеть того, что собиралась сделать. Я актриса, хоть и пытаюсь от этого откреститься. Наверное, я воспринимала все, что происходило, как постановку, а свое в ней участие как главную роль. Но убийство — не кино. Когда я это осознала, не вынесла угрызений совести, не выдержала кошмара, в каком оказалась, и попыталась сбежать от себя. В больнице, куда я, очевидно, попала с нервным расстройством, в журнале «Кинотрек» нашла объявление о том, что преподаватель дает уроки французского и английского. Представила себе эту женщину — я вполне могла бы стать ею, если бы на третьем курсе иняза не увлеклась кино, — ее образ меня привлек своей непорочностью. Вся ее жизнь, пусть несколько скучная, — воплощение добродетели. Для оправдания некоторой ее аморфности я придумала героине болезнь почек и скучного мужа. Образ был готов, образ мне начинал все больше и больше нравиться, с образом в конце концов я породнилась. Я перевоплотилась в нее. Боль физическая, которую теперь ощущала, вытеснила душевную боль. Не знаю, откуда на моем правом боку шрам. Возможно, тоже результат перевоплощения. Такое, говорят, бывает.

Целый год я жила под личиной чужого человека, и мне было совсем неплохо. Мне было очень даже хорошо, до тех пор, пока я не наткнулась на этот фильм. Теперь я не могу с уверенностью сказать, что купила его в магазине, возможно, это тоже были лишь фантазии, но суть не в том. Я увидела себя настоящую, я увидела это убийство. Вы говорите: не нужно перекладывать ответственность на другого человека. Но как же тогда быть? Как выжить, не перекладывая?

Я открыла глаза. Женщина сидела на диване у меня в ногах — я и не заметила, когда она переместилась из кресла.

— Как выжить, не перекладывая? — повторила она. — Выживать и не нужно, нужно жить. Ты совсем запуталась, твои воспоминания заблудились. Вернись в себя — и все встанет на свои места.

— Не могу. — Я расслабленно помотала головой. — Пыталась, много раз пыталась. Ничего не получается.

— Я помогу тебе. Начнем все с самого начала. С истоков. — Она наклонилась ко мне и заговорила с интонациями сказочницы:

Зеленые и добрые глаза у тигра…

Я закрыла глаза, сосредоточившись на ее голосе. Я не помню этой строчки, но знаю тигра. Он жил в зоопарке. Мы приходили его навестить. Как его звали?

Зеленые и добрые глаза у тигра,

Пришедшего ко мне вчерашней ночью…

Ночь пахла предвкушением праздника…

Ночь пахла тоской. Ночь пахла тревогой.

Ночь пахнет… Моя комната — мое убежище, но и она не спасет. Голос отца за стеной рассудителен и спокоен, но тревога все нарастает. Я знаю, от того, что сейчас произойдет, все равно произойдет — бессмысленно надеяться, что на этот раз обойдется, — ничто не спасет. Крик, страшный пронзительный крик разорвет эту ночь, разобьет ее вдребезги.

За стеной зазвучала музыка, мне нравится этот вальс, но и он не спасет. Смех отца и легкое, в такт, движение ног не спасет. Я видела ее глаза.

Когда еще была там, за стеной, еще с ними. Ничто не спасет. Он не знает, он всегда на что-то надеется, но не спасет. Ярко-зеленые, очень красивые, будто с внутренней подсветкой, глаза, как камень у нее в кольце. Ночь изранится криком. Папа смеется, она тоже смеется, но голос уже звенит. Ярко-зеленые, а зрачки очень черные — до крика осталось несколько тактов музыки, танца, смеха…

Темные плотные стены. Они не спасут — крик просочится сквозь них. Прячу голову под подушку, знаю, что это бессмысленно. Ничто не спасет. Мне надо быть там, вместе с ними. Я совершаю предательство.

Тишина. Вальс здесь, под подушкой, не слышен, но от того, что сейчас случится, подушка не убережет. Закрываю глаза, довершая предательство, уговариваю себя уснуть, уговариваю не верить тому, что я знаю.

А я и не знала. Такого не знала. Крик, разбивающий ночь, — это был самый кошмарный кошмар, но я и представить себе не могла, что такое бывает.

Когда пронзительный крик переходит в страшный звериный вой, я не выдерживаю, бегу туда, к ним, в запретную по ночам для меня комнату. Окно распахнуто, ветер визжит, запутавшись в шторах, мама стоит на подоконнике и смотрит вниз, папа… Папа сидит на диване, руки скрещены на груди.

— Иди спать! — говорит он мне совершенно спокойно. — Уже поздно.