Надежда Зорина - Приговор, который нельзя обжаловать

А может, и к лучшему, что не дождался? Вернется домой раньше времени, обрадует Настю, поможет докрошить салат, а в девять они, как все нормальные люди, спокойно сядут за стол. В конце концов, совесть его чиста: на встречу, хоть и с опозданием, он приехал, а если заказчик его столь нетерпелив, его проблемы. В самом деле, кто бы еще согласился сорваться из дому в предновогодний вечер?

Андрей подъехал к офису, выскочил из машины, пикнул сигнализацией и, прищурившись, всмотрелся в темноту. На крыльце кто-то стоял. Ну да, вон там какая-то темная фигура – значит, клиент дождался.

– Вы, наверное, меня ждете? – обратился Никитин к фигуре.

– Вас, Андрей Львович, – ответила фигура голосом телефонного заказчика.

– Простите, я опоздал.

– Ничего, понимаю, Новый год…

Нет, все-таки голос был не совсем такой, как по телефону, капельку выше и тоньше – видно, осип на морозе.

– Проходите. – Андрей открыл дверь, включил свет и с любопытством уставился на заказчика: вот сейчас разрешится вопрос, который его так мучил. Он попятился от неожиданности и невольного испуга: заказчик был никакой не заказчик – заказчица. Аграфена Тихоновна, мать Екатерины Васильевны, бабушка Сони Королевой.

– Да, вы не ожидали, я понимаю. – Аграфена Тихоновна печально улыбнулась. – Простите меня за эту мистификацию.

– Но как же?…

Вот именно, как же? Как же он мог так опростоволоситься? Ну, положим, голос у нее действительно низковат для женщины и тембр какой-то мужской, но все равно, как, как было не раскусить, не догадаться? А ведь ему и в голову не пришло, что звонить мог не мужчина. И на этом он строил все свои версии – ошибочные, теперь совершенно ясно. Психологический портрет вывел, идиот!

И что интересно, предполагал же он, что у заказчика может быть помощник, что звонит он не сам… Оказалось, сам, вернее, сама. Почему он в расчет не взял, что клиентом может быть женщина?

– Вы поймете меня и, надеюсь, простите, когда я вам все объясню. Это была вынужденная мера, поверьте. Да я и сейчас… Вы не можете себе представить, чего мне стоило прийти сюда в открытую.

– Садитесь, пожалуйста. – Андрей придвинул ей кресло. – Хотите кофе?

– Нет, спасибо. – Аграфена Тихоновна расстегнула пальто, тяжело, словно с огромным трудом, вздохнула и опустилась на сиденье. – Не знаю, с чего и начать. – Она растерянно улыбнулась. – Это такая длинная и сложная история. Ехала к вам и всю дорогу готовилась, а теперь вот не знаю. – Она помолчала, собираясь с мыслями, нахмурилась. – Видите ли, моя дочь… Ну хорошо! Я думаю, что моя дочь не убита. Я думаю, что она жива. Я думаю, что… что убит другой человек, другая женщина, а моя дочь… а моя дочь – убийца этой другой женщины. – Проговорив все это сбивающейся, металлической какой-то скороговоркой, Аграфена Тихоновна вдруг страшно побледнела, даже как-то вся посерела, и схватилась руками за стол, словно боялась упасть.

Андрей вскочил, рывком распахнул дверцы шкафа, схватил чашку, налил воды.

– Выпейте.

От воды она отказалась, махнула рукой и, поморщившись, вздохнула своим тяжелым болезненным вздохом и заговорила снова:

– Понимаете теперь, почему мне пришлось так засекретить свою личность и просить вас об особой конфиденциальности нашего договора? – Она через силу улыбнулась. – Я не хочу, чтобы о преступлении моей дочери узнала милиция и вообще кто бы то ни было.

– Это я вполне понимаю, но… Почему вы решили, что Екатерина Васильевна… Какие у вас для этого основания?

– А вот это как раз та самая длинная история, о которой я упоминала. Впрочем, я постараюсь уложиться в короткий рассказ, не вдаваясь в излишние подробности. Видите ли, когда в семье появляется ребенок с необыкновенными способностями, это большое счастье для родителей, но и очень тяжелый труд и гигантская ответственность. Катя со своей миссией не справилась, хотя все силы, все время отдала Соне. Она уволилась с работы, совершенно забросила остальных членов семьи, растеряла подруг, умышленно лишила себя простых человеческих радостей, занималась только Сонечкой, а в результате нанесла ей же непоправимый вред, искалечила психику ребенка, лишила детства. И свою психику искалечила тоже, не жила все эти годы, а служила Сониной поэтической славе и своей славе как матери гениального ребенка. Мучила и мучилась. Ну а потом, это случилось примерно месяцев шесть-семь назад, точно сказать не могу, у Сонечки наступил творческий кризис, стихи перестали получаться. Она и сейчас ничего не пишет, но об этом пока никто из посторонних не знает, вам первому говорю, по большому секрету. В том, что это только временный кризис, я совершенно уверена. Сонечка устала, страшно устала, да еще нужно учитывать переходный возраст. Кстати, у нее сегодня день рождения, – Аграфена Тихоновна растроганно улыбнулась, – пятнадцать лет.