Надежда Зорина - Превращение в зверя

Он молчал, тер голову руками и молчал — ужасно долго и жутко.

— Вам трудно будет меня понять, — проговорил он наконец, не поднимая головы, не останавливая своего невозможного трения. — Вы — женщина, и вы — святая, вам не приходилось… вы не знаете, как это — убить. Раньше я тоже не знал, а потом…

— А потом? — содрогнувшись, спросила я. — Потом убили?

— Нет! — закричал он, но я ему не поверила, потому что точно бы так же закричала, спроси он меня о том же, точно так же начала бы открещиваться от своего убийства. Я не святая, я знаю, как это — убить. Неужели он этого не видит, не чувствует?

— Кого вы убили? — не дала я ему ни малейшей возможности увильнуть от ответственности и поняла, что не только не святая, а ужасно жестокая, и не потому, что жизнь такой сделала, последние события сделали, а по натуре такая. — Кого? — с отвращением повторила я, с наигранным, лживым отвращением: отвращаюсь, потому что сама не такая и принять не могу человека-убийцу. И до того стала себе отвратительна, а его до того мне стало жалко, что еле удержалась от порыва признаться в своем убийстве.

— Не его, не вашего любовника, — еле слышно сказал он.

— Ну конечно! — снова разозлилась я и снова стала жестокой. — Вы его даже и знать не могли.

— Я знал его, почти так же, как вас.

— Да вы и меня не знали.

Он поднял наконец голову и посмотрел на меня так, что мне стало жутко.

— Я уже давно вас знаю, Елена. И я вас очень люблю.

— Любите? — Я совершенно этого не ожидала, растерялась, смутилась, а он все так жутко смотрел. — Но как…

— Безумно!

Безумно, вот именно, и сам он безумец.

— Я увидел вас в тот день, когда умер отец, увидел и сразу влюбился.

— Двенадцатого июня, — машинально пробормотала я, вспомнив данные из компьютера.

— Да, — он почему-то удивился, — да, двенадцатого июня. Вы помните?

— Нет, потом узнала, когда понадобился ваш адрес. Дмитрий Семенович, — прибавила я зачем-то.

— Дмитрий! — в восторге, наверное, оттого, что я знаю его имя, поправил он. — Лучше просто Дмитрий. Митя было бы еще лучше, но вы ведь пока не согласитесь?

— Давайте остановимся на Дмитрии.

— Хорошо. Елена и Дмитрий. — Он прикрыл глаза, как-то неприятно причмокнул и повторил: — Елена и Дмитрий. Помолчал немного и опять повторил, очень тихо: — Елена и Дмитрий.

Мне стало не по себе, мне захотелось сбежать, но было неудобно, да что там, просто невозможно, после того, как он признался, что любит, после его мечтательных повторений сочетания наших имен. Однажды мне пришлось довольно долго беседовать с пьяным восторженным человеком — это было очень похоже: и слушать жутко, и уйти невозможно.

— Я вам должен все объяснить. Я тогда еще хотел, но он помешал, его смерть. Я бежал, для того чтобы сказать, но вот как все вышло. А теперь вы сами пришли. Не верьте шантажисту, не верьте записке, я не убивал отца, я… почти не убил. А вас я люблю больше всего на свете! Вы не знаете, как я вас люблю! Отец сам отравился.

— Сам? А разве…

— Нет! Я знал, да, знал, но он сам. Поэтому это почти не убийство.

— Вы знали, что он собирается отравиться?

— Знал. Да вы ведь и сами в курсе, он вам рассказал.

— Кто рассказал?

— Тот человек.

— Мне никто ничего такого не рассказывал. Тот человек… Если он тот же самый, то я ничего не понимаю, не вижу связи. И… Он хочет, чтобы я подготовила свою смерть, чтобы все выглядело так, будто я просто уехала.

— А записка?

— Какая записка? Он убьет меня, понимаете?

— Записка отца. Он сказал, что передаст вам записку, если я не умру.

— Если вы не умрете?

Я вообще перестала что-либо понимать. Дмитрий никаким образом не мог быть связан с моей историей, ни с прошлой, ни с настоящей. Вероятно, он просто сумасшедший. Никакой помощи я от него не дождусь, не в состоянии он мне ничем помочь. Надо поскорее уходить.

— Знаете, — заговорила я нейтральным тоном и посмотрела на часы, — уже поздно, мне пора. Собственно, я просто пришла поблагодарить вас за сочувствие в моем горе. — И поднялась и пошла к двери — несколько секунд его замешательства позволили мне это сделать, но тут он очнулся, и его тихое безумство перескочило в буйное.

— Нет! — пронзительно закричал он и бросился на меня — не за мной, а именно на меня, схватил за плечи и швырнул назад, на стул. — Не уходите! И никакого сочувствия нет! Я бы и сам его убил! Я хотел его убить! У меня нож под подушкой. Да и откуда знать, может, я его и убил. Мне сон приснился, а его и убили. Может, и я. Может, и смог. Может, и все сны — не сны. Может быть, даже… — Он неприятно улыбнулся, вытянул руку каким-то заторможенным движением, словно в самом деле во сне, поднес ее к моему лицу и погладил. Я не могла отстраниться, отбросить его руку — я до обморока испугалась. — Так все и было — нежнейшая кожа, мягчайшие волосы и духи. Теперь его нет, теперь вы свободны. Как он мне мешал! Я вам расскажу, с чего все началось. Со смерти отца все началось. Он меня ненавидел, а я, — он опять улыбнулся отвратительно, — я не помешал ему умереть. Отец отомстил и записку оставил. Вы читали записку?