Анна и Сергей Литвиновы - Несвятое семейство

В углу кадра значилось время записи: 4 октября 20** года, 21 час 31 минута – за два дня до убийства Романа. Если только дата не была подделкой. Как и вся пленка. «А то знаю я их, умельцев с телевидения», – подумал Дима.

Однако от записи исходил трудноуловимый аромат подлинности, который так непросто сфальсифицировать. Дима на расследованиях собаку съел, поэтому за три версты нюхом чуял возможную липу. Так, как держала себя Ирина, ни одна актриса не сыграет, если это не Мерил Стрип и не Инна Чурикова. А Ира Коврова была неизвестна на актерском поприще.

В наушниках оказались великолепно слышны голоса. Один – знакомый, недавно слышанный – Елены Постниковой. Другой, принадлежавший Ирине, оказался с изюминкой, столь любимой журналистом (да и вообще мужчинами): низковатый, с хрипотцой.

– Я хочу поговорить с вами о вашем любовнике. – В голосе Ирины Андреевны слышались нотки неловкости и обеспокоенности: она, как-никак, пришла в кабинет к незнакомой и важной особе.

Зато Елена на своей территории чувствовала себя как рыба в воде.

– Любовнике? Котором из…? – усмехнулась за кадром она.

– Не морочьте мне голову! Сейчас он у вас один. Роман Черепанов.

– А, Рома… – пренебрежительно взмахнула кистью остававшаяся за кадром продюсерша. – И что же натворил этот сорванец? – Высокомерная ирония так и сочилась из ее фраз.

– Вы в курсе, что он вас обманывает?

– Неужели? – саркастически воскликнула Елена. – Какой ужас! С кем же еще он спит? С вами?

Лицо Ирины на экране лэптопа передернулось.

– Нет, не со мной. И речь пойдет не о физической измене. Вернее, не только о ней одной.

– Как?! – Голос Елены по-прежнему звучал шутовски. – Неужели мальчик напроказил как-то еще? И как же он, интересно знать, набедокурил?

– Я понимаю: ваша ирония – это род защитной маски, поэтому не обижаюсь и прошу вас выслушать меня серьезно. У меня есть дочь. Зовут Аленой. Ей скоро семнадцать, а тогда, год назад, не было даже шестнадцати. Дитя. В самом деле, ребенок. Началось все с нее. Точнее, с того момента, как она познакомилась с Романом…

Прошлой осенью

Девочку звали, будто в сказке, Аленушкой, и выглядела она точно, как в детских книжках рисуют: тоненькая, глаза – озера темно-синие, взгляд задумчивый, беззащитный. И русая коса тоже имелась, не давала покоя школьным подружкам. Постоянно, класса с третьего, подбивали: остричь, покрасить. Чего маме стоило отговорить! Но смогла. Убедила: крашеные блондинки давно устарели, и теперь в почете все натуральное. «Специально, Аленка, косы наращивают, естественных оттенков цвета добиваются – за немалые деньги».

Мама у девочки – опять же, в духе фольклорных традиций – была заботливой, доброй и рано овдовела. Но тут сказки кончились. Прекрасные принцы – что за взрослой женщиной, что за ее дочкой – в очереди не стояли. А мужчин типовых обе, гордячки, не жаловали. Что мама давала атанде разведенным коллегам, что дочка шарахалась от неловких ухаживаний одноклассников. Как положено интеллигентной девочке, ждала своего принца. Умного, начитанного, доброго. И, конечно, взрослого.

Но кому сейчас нужны платонические отношения со школьницей? (А иных отношений девочка из интеллигентной семьи не признавала.)

Аленка, как все дети, иногда взбрыкивала. В художественную школу ходить отказалась, музыке учиться не пожелала. Правильные супчики, которые мамуля оставляла ей в термосе, бывало, выливала в окошко. Но одного родительница – дама образованная! – добиться сумела. Девочка обожала читать и над книжками, дай ей волю, могла сидеть сутками. Проглатывала все, что под руку попадалось – «Бронзовую птицу», «Каникулы Кроша», «Трех мушкетеров». Даже «Справочник участкового врача» и «Словарь иностранных слов» штудировала, если ничего больше под рукой не оказывалось. А в пятом классе случайно попал ей в руки женский роман. Мама не сразу заметила, что литературу дочка читает совсем неподобающую юному возрасту, а когда просекла – было поздно. Девочка на книжные страсти подсела, и сколько ни пыталась мамуля доказать, что чтиво сие – примитивное, одномерное, сделать ничего не сумела. Аленка будто помешалась на романтических историях, изданных в аляповатых обложках. Оставляла на книжных развалах деньги, что выделялись ей на завтраки, состояла читательницей множества библиотек. Обожала, когда мама отправляла ее к соседям, скажем, за солью. Всегда просила позволения подойти к книжному шкафу. И волокла домой очередные тоненькие, напечатанные на плохой бумаге книжонки.