Михаил Серегин - Без страховки

Чистяков достал из кармана большой складной нож с толстым лезвием. Пригодится трещины по ходу дела очищать. Поправив медицинскую сумку на спине, спасатель двинулся на приступ.

Пройти вертикальную трещину с предполагаемой легкостью не удалось. Очень мешала сумка за спиной. Чистяков не раз уже подумывал о том, чтобы бросить ее, но перед глазами сразу же представало как по волшебству лицо Ольги Синицкой с презрительным выражением. Приходилось отгонять обоих – и мысль о том, чтобы избавиться от сумки, и образ врача бригады. Причем «светлый» образ раздражал гораздо больше. Выбравшись из трещины на облюбованный еще внизу карниз, Игорь остановился и прислонился лицом к стене. Руки дрожали, дышал он тяжело, с хрипом. Сердце колотилось в груди, как у школьника на первом свидании.

Долго отдыхать было нельзя. Здесь, на верхотуре, ветер пронизывал насквозь, а спина у Чистякова была мокрой еще после возни со спасательной корзиной. Восстановив кровообращение и дыхание, Игорь осмотрел следующий участок, который ему предстояло преодолеть. Больше возможности вот так спокойно отдохнуть у него не будет. Справимся, не впервой, подбодрил себя Чистяков и положил ладонь левой руки на первый уступ.

Когда спасатель, подтянув свое тело на дрожавших от напряжения руках, втащил себя на кромку скалы, то сил подняться на ноги у него уже не было. Чистяков кое-как освободил плечи от лямок сумки, отпихнул ее в сторону и перевалился на спину. Это было блаженство. Во-первых, он это сделал. Мысль льстила самолюбию, но где-то внутри потихоньку свербел маленький червячок. Никто об этом подвиге не узнает, а рассказывать самому, напрашиваясь на похвалы, как-то не совсем удобно. Было, правда, и во-вторых. Оно заключалось в том, что выхода у Игоря особого не было. Либо торчать сутки, а может, и больше там, под стеной, и ждать, когда за ним прилетит вертолет. Либо решиться на самостоятельные действия по собственному спасению. «В моем характере как раз действовать, а не ждать, – отметил Чистяков. – Я вкусно поесть люблю и спать в теплой чистой постельке. Хотя я альпинист, а значит, могу есть и спать в любых условиях, но сейчас не настроен на бытовой экстрим, – размышлял Игорь, лежа на спине и восстанавливая силы. – Лучше кусочек скального экстрима, а потом цивилизованный отдых, чем экстремальная ночевка, а может, и не одна. Холод и голод.

Чистяков лежа проделал несколько упражнений. «Что значит постоянная тренировка, – подумал он. – Без нее я бы сейчас и на ноги не поднялся, а так только руки и ноги немного дрожат». Игорь поднял перед собой руку на уровне глаз. Кисть ходила ходуном, как у паралитика. «Нет, пожалуй, тут я маху дал, – все же решил спасатель. – Тяжеловата стеночка оказалась. Даже для меня. Ладно, зато я наверху, а не там, в ожидании вертолета. Сирый, голодный и холодный».

На этой оптимистичной мысли Игорь рывком сел, а затем с кряхтеньем поднялся на ноги. Нагнувшись за медицинской сумкой у своих ног, он услышал сбоку шум скатывающихся камушков под ногами человека. Точнее, людей, и эти люди очень спешили. И тут Чистякова как обухом по голове огрело. Он вспомнил, что видел из вертолета людей, которые жались к скалам. Из-за всей этой канители с корзиной, переломом и взлетом вертолета он начисто забыл о виденном. Точнее, он сначала решил, что видел альпинистов из той группы, в которой парень попал под камнепад, а потом начисто забыл об этом. Не до того ему было. Сейчас, услышав шум шагов бегущих людей, Игорь отчетливо вспомнил, что видел пятерых. Но в группе, которую он спасал, было всего четверо. Причем один валялся внизу со сломанной ногой. Это значит, что видеть он мог только троих. Пятеро! Мертвый человек в расщелине с перерезанной веревкой. Группа Гумера, которую вел Воронин. Карта профессора с пометкой и цветком эдельвейса. Цветок эдельвейса на форменных кепи немецких горных стрелков. Гумер, приехавший из Германии.

Все это молниеносно пронеслось в голове Игоря именно в таком порядке. И все эти фразы, мысли толпились в одном месте, как вшивые перед входом в баню. Они крутились зримо и незримо в том месте, где на карте профессора Воронина красовался цветок эдельвейса и проколота была еле заметная дырочка. Последняя неуловимая, как остатки ночного холодка на рассвете, мысль звякнула колокольчиком на задворках сознания и испарилась. Это были остатки мысли о том, что все это не больше, чем нелепое совпадение, которых в мире достаточно. Испарилась, а ее место занял образ Александра Гумера, поволжского немца, уехавшего давно на постоянное место жительства в Германию, а теперь заявившегося сюда, в Приэльбрусье, с наглой улыбочкой на лице.