Даниэль Виктор - Седьмой выстрел

Поскольку сочинения Филлипса обогатили впечатлениями моё непримечательное путешествие (если первую в жизни поездку в Америку можно назвать непримечательной), вполне логично, что я проникся его честным, хоть и наивным американским идеализмом. И когда наконец прекрасным солнечным днём я впервые увидел статую Свободы с факелом в руках, я узрел в этом светоче символ не только политического либерализма, но и творческой независимости, которая дала нашему провокатору от журналистики возможность критиковать собственное правительство. И в самом деле, когда в последний день своего путешествия я читал «Измену Сената», источником света мне как будто служили не солнечные лучи, но пламя этого монумента вольности.

Вскоре «Мэджести» под оглушительный звон колоколов и вой сирен вошёл в нью-йоркский порт, препоручил семьи переселенцев иммиграционным властям острова Эллис, а затем с помощью целой флотилии буксиров был введён в устье Гудзона и пришвартован у причала, находившегося, согласно моей карте, прямо напротив центра Манхэттена.

Мне думается, все крупные морские порты имеют между собой много общего: это массы людей, спешащих каждый по своим делам, но вместе создающих лишь бессмысленную суету; портовые грузчики, перетаскивающие деревянные ящики и огромную жестяную тару; носильщики, толкающие тележки с ценным багажом к ожидающим его экипажам и авто; пассажиры, прямо с судна попадающие в объятья заждавшихся родственников. Многоголосый ропот толпы, вой моторов и скрежет стали… Я мог бы сейчас находиться в Саутгемптоне, Неаполе, Марселе — любом большом порту, но я был в Нью-Йорке и каким-то образом ощущал, что он отличается от всех прочих. Это был волнующий сплав движения, электричества, всеобщей суеты, а над ним царили вавилонские башни наших дней, архитектурные диковинки, которые я знал по журнальным иллюстрациям, виденным мной в Англии: сверкающий Метрополитен-тауэр, высочайшее здание на земле (недавно оставившее позади своего конкурента — башню Зингера), и недостроенный Вулворт, тогда ещё безымянный. Взволнованный, взбудораженный, сбитый с толку — где же ещё я мог находиться, как не в Нью-Йорке, этих вратах Нового Света!

Внезапно что-то заставило меня перевести взгляд с далёких небоскрёбов на окружающую толпу. Передо мной маячил листок бумаги с какой-то надписью, сделанной от руки. Там значилось моё имя. Листок держал прилично одетый человек в тёмном пальто с каракулевыми воротником и манжетами и в чёрной фетровой шляпе. Морщины на лице свидетельствовали о том, что он, должно быть, уже в летах, но подтянутый вид и мужественная внешность молодили его. Он был высокого роста, имел заострённый подбородок и щеголял одним из тех высоких стоячих воротничков, которые так нравились Филлипсу. Он и впрямь сошёл бы за его брата.

— Доктор Уотсон? — спросил он, когда я подошёл. — Доктор Джон Уотсон?

— Да, — ответил я. — Я Джон Уотсон. Но, боюсь…

— Я Альберт Беверидж. Сенатор Альберт Беверидж. Точнее, бывший сенатор. Но вы можете называть меня Бев. Грэм был моим ближайшим другом, и Кэролин… то есть миссис Фреверт, просила меня лично встретить «Мэджести» и проследить, чтобы в Нью-Йорке вам оказали должный приём. Я специально прибыл для этого из Индианы. Миссис Фреверт решила остаться дома, чтобы заняться устройством обеда. Вы, конечно, приглашены. Думаю, вас можно считать почётным гостем.

Я знал: Холмс телеграфировал миссис Фреверт о том, что наши планы изменились и он счёл нужным задержаться в Англии, но это не давало ей повода не явиться меня встречать. Должен ли я рассматривать её отсутствие как недоверие к представителю Холмса? И кто такой этот бывший сенатор Беверидж, пришедший вместо неё?

— Надеюсь, в поездке у вас всё было о’кей, доктор, — продолжал Беверидж. — Автомобиль ждёт нас в конце улицы.

Резко отвернувшись, он остановил носильщика-негра в униформе из синего вельветина и дал ему указания. Седовласый сутулый негр почтительно снял кепку и стал закреплять мой багаж на тележке.

Следуя за носильщиком, вёзшим мои чемоданы, мы протолкались через толпу к большому жёлтому авто, рядом с которым стоял хмурый молодой человек невысокого роста в серой ливрее.

— Это мой водитель, Роллинз, — сказал Беверидж и с явной гордостью добавил: — А эта крошка — мой «паккард-тридцатка» выпуска тысяча девятьсот десятого года.

Роллинз слабо кивнул, но тёмные, глубоко посаженные глаза и квадратная челюсть исключали всякую приветливость с его стороны. Машина меня не впечатлила. Даже теперь, когда автомобили окружают нас повсюду, я не стесняюсь того, что Предпочитаю конные экипажи. Двухколёсный кэб, быть может, и не обладает возможностями современного самоходного транспорта, но в руках хорошего кучера даст фору любой из технических диковинок наших дней. А главное, для меня дробный стук копыт, раздававшийся на улицах тёмными туманными ночами, символизирует Лондон девяностых годов, где мы с Шерлоком Холмсом пережили столько приключений. Думаю, у каждого из нас есть милые сердцу времена или места, где мы хотели бы остаться, а всё, что диссонирует с нашими воспоминаниями — новое здание или иная окраска стен, — всегда раздражает и кажется неуместным.